Название: Вальс на прощание
Автор: chinpunkanpun
Фэндом: Bleach
Бета: автор сказал, что небечено
Пэйринг: квинцест
Рейтинг: пытались доволочься до R
Жанр: романс
Предупреждения: AU, ООС
Саммари: Урюу убеждён, что с раннего детства слегка не в себе, потому как души умерших не разгуливают по улицам, а шинигами не существуют. Какое счастье, что его отец – врач, нэ?
Статус: закончен
Дисклеймер: Кубо-сан
Примечание: автор кропал сие, обчитавшись «Вальсом на прощание» Милана Кундеры, книга не понравилась, зато написался фик. посему и название.
читать дальшеОн никогда не любил детей. Для врача – это не слишком хорошая черта, поэтому после университета он женился.
Он не был одержим размножением, но когда встал вопрос, оставлять ребёнка или нет, он согласился с мнением супруги, хотя беременность и роды могли серьёзно подорвать её и без того слабое здоровье.
Он был далёк от публики, льющей умильные слёзы при виде кормящей матери или ухмыляющегося младенца. Однако, как и миллионы прочих энтузиастов, склонялся над коляской с тупой улыбкой, должной означать гордость отцовства.
А потом его жена умерла, и вопрос о нелюбви к детям встал как никогда остро.
Он всегда считал, что тот, кто хочет сохранить хотя бы частицу свободы, не должен иметь детей. И вот однажды, остался без жены с внушительным довеском в виде сына.
У него был ребёнок, и тем самым он, его отец, как бы сказал: я родился, познал жизнь и убедился – она настолько хороша, что заслуживает повторения.
Сама мысль о подобном вызывала отвращение. Он не желал быть отцом, отказывался им быть.
Он сказал:
- Зови меня Рюукен.
Впрочем, мальчик в любом случае оставался его собственностью.
Он знал о мире, где его сыну предстояло жить. Не мог не понимать, что в скором времени того отберёт школа и станет вбивать ему в голову бредни, которых сам Руюкен не выносил. Оставалось одно.
И когда пятилетний Урюу наконец уразумел, что отца нужно звать по имени, он начал внушать, что тени иного мира, который тот уже начинал видеть, лишь тени и ничего более.
Старший Исида с непонятным ему самому удовлетворением наблюдал, как подвижное детское личико всё больше застывает, обретая выражение, сходное с его собственным.
Лицо Рюукена было красивым и пустым. Достаточно красивым, чтобы привлечь, но и достаточно пустым, чтобы в нём затерялись все просьбы о взаимности. Оно было ещё и гордым, гордясь именно своей пустотой.
Мальчик был не слишком красив, но это к лучшему.
А потом Урюу потребовались очки. Рюукен надел их на сына, как гирю. И тот носил тонкую металлическую оправу, как свою судьбу. Смотрел сквозь неё, точно сквозь решётку, поправляя немного манерным жестом, будто пытаясь обратить на очки чужое внимание. Он даже был им рад, потому что отец носил похожие.
***
Исида Урюу ходит в кружок рукоделия. Любой мальчик его возраста скорее предпочёл бы клуб кендо или какой-нибудь командный спорт. Но у него хрупкая психика – наследство покойной матери. Отец считает, что ему необходимо спокойное хобби, развивающее мелкую моторику. Шитьё в этом плане - идеальный вариант и от учёбы не отвлекает.
Среди вторых классов младшей школы у него лучший балл.
Урюу рад, когда его просят помочь с костюмами для фестиваля. Рад, когда ему предлагают роль. Роль девчачья, но в школе для мальчиков оно и понятно. Кроме того в традиционном театре все роли изначально исполняли мужчины.
Всё это он выдаёт отцу за обедом. Тот разглядывает пятна румянца на щеках сына и расспрашивает, изображая заинтересованность.
Спектакль, верх оригинальности, «Белоснежка». Мальчик уже выучил почти весь сценарий, но ведь нужно прорепетировать, правда?
Рюукен со скучным видом статиста читает авторский текст и чужие реплики. Передвигается по комнате, совершая необходимые действия. Склоняется над картинно возлежащим на диване сыном, изображая финальный поцелуй.
И тогда это происходит впервые.
Ему вдруг безразлично, кто это существо с тёмными волосами. Стремление заботиться о нём «как подобает» не более чем лицемерие и недостойная комедия. Его испытывают. Кто-то хочет узнать: каков он на самом деле, а не каким притворяется. И Рюукен решает быть честным, быть таким, какой он на самом деле.
Он наклоняется и слышит свой голос:
- Я давно хотел поцеловать тебя.
Действительно, возможно ли, Урюу уже долгое время его, а они ещё ни разу не целовались.
***
Он сознаёт преимущества смешанных школ. Благосклонно слушает лаконичные фразы сына, описывающего одноклассников. В рейтинге часто упоминаемых имён лидируют Иноуэ Орихиме с её странными гастрономическими пристрастиями и некая Тацки, которая большой симпатии не вызывает, по причине постоянного присутствия возле Иноуэ.
А потом появляется он, Куросаки Ичиго. Имя кажется Рюукену невероятно глупым: какое ему дело до написания, ведь звучит-то всё равно плодово-ягодно.
И каждый день он слышит: Куросаки-кун то, Куросаки-кун сё. И карате он в детстве занимался, и со шпаной из класса 1-3 на прошлой неделе подрался.
Исида-старший всегда был спокоен по поводу друзей сына, их у того просто не было. Лёгкую влюблённость в недотёпу-одноклассницу, он даже поощрял.
Впервые увидев Ичиго, он старательно гонит от себя мысль: у сына слабость к рыжим. Волосы парня совершенно дикого цвета, а нижняя челюсть агрессивно выдвинута. Однако тот чрезвычайно вежлив, хотя атмосфера всё же неловкая, поэтому Рюукен поднимается наверх в кабинет.
Мальчики остаются в гостиной, откуда изредка доносится юношеский басок Куросаки. Подготовка к контрольной, как же.
Он спускается вниз даже не стараясь приглушать шаги, слыша тихий, действительно весёлый смех сына.
- Исида, у тебя, ну…
- Что? А, понял, здесь?
- Нет.
- Тут?
- Нет.
- Теперь всё?
- Не-а, погоди, я сам…
Всё, что он видит, - слишком жилистая для подростка рука на щеке Урюу, быстро отдёрнутая ладонь. Паста размазалась? Ресница упала? Существует множество рациональных объяснений, да и требует ли их такой пустяк?
Он идёт на кухню приготовить ужин.
Он пересаливает его. Болезненно резкое движение, которым он насыпает лишку соли, изумляет.
Ничто не овладевает так человеком, как ревность. Когда годы назад у него умерла жена, это было, конечно, несчастьем. И всё-таки смерть жены вызвала меньшую боль, хотя он её очень любил. Та боль была милосердно многоцветна: в ней переплелись скорбь, печаль, растроганность, угрызения совести (достаточно ли он заботился о ней?) и тихая улыбка.
Та боль была рассредоточена: мысли отталкивались от факта смерти, убегали в воспоминания, в их общую юность и даже дальше – в его детство, убегали во многие практические заботы, лечение пациентов, убегали в будущее, открытое перед ним.
Боль ревности не перемещалась в пространстве. Она, как бурав, вращалась вокруг единственной точки. Никакого рассредоточения здесь не существовало.
Если смерть жены открывала двери будущего (другого, более одинокого, но вместе с тем более зрелого), то это не открыла ничего. Всё сконцентрировалось в едином образе, в едином предмете.
***
Трудно найти слово, которым можно определить отношение Урюу к Рюукену. Он ощущает себя скорее воспитанником, чем сыном. В детстве он часто фантазировал на эту тему и пристально разглядывал себя в зеркале, ища и не находя сходства.
Исида-старший – отец только на бумаге. В общественных местах, отвечая на вопрос: «Это ваш сын?» - он брезгливо кривится.
К ним часто подходят на улице – у Рюукена много знакомых.
Парень знает, что у отца было много женщин, да и мужчин немало. Мужчин, к которым тот относился иначе.
Завидовать незнакомцам. Не странно ли? Урюу завидует.
Он в точности может определить, с кем у Рюукена свидание. Для женщин тот одевается с продуманной небрежностью, для мужчин - с особой тщательностью.
Почти стёршееся детское воспоминание, ещё с тех времён, когда отец читал лекции в университете. Студент, нервно комкающий сумку и о чём-то с истерическими нотками упрашивающий.
Иди наверх в свою комнату и закрой дверь.
Сердитые голоса в прихожей.
Они редко касаются друг друга. То есть Урюу вообще никогда, если не считать случайные столкновения рук за столом. Инициатор всегда отец. Каждое прикосновение – драгоценность. Каждое прекрасно до головокружения. Каждое делает его тонким, нежным и чистым.
Урюу не понимает своего чувства. Возможно ли, причина в том, что к нему вообще редко прикасаются? Однако ладонь Куросаки на щеке, столкнувшиеся колени за обедом, соседство в переполненной раздевалке не дают ничего.
Чем старше он становится, тем яснее понимает, что сам поместил отцовские касания точно на грани невинного и бесстыдного. Он балансирует на тонкой линии: территории нечаянной свободы.
- Знаешь, я опять их вижу, - внезапно говорит Урюу. Они редко беседуют за столом вот так, а не просто перебрасываются ничего не значащими замечаниями. – Помню, ты учил не обращать внимания и уж тем более не следовать взглядом, но… Теперь это не просто люди, это существа в странных масках, вроде костяных. Я пару раз видел их на улице. Может, мне нужны лекарства? Или съездим в горы? В тот раз, когда мне мерещились люди, одетые, как для тренировки в додзё, помогло.
Рюукен протягивает руку через стол и накрывает ладонь сына. Активность пустых в Каракуре и правда превысила все разумные пределы. Это становится опасным.
- Конечно, мы поедем. И тебе совсем не нужны таблетки. Ты не болен, ты просто очень хрупкий.
- Даже если я окончательно свихнусь, ты всё равно будешь возиться со мной, так ведь? А это случится рано или поздно, здоровые люди не видят подобного, - парень изо всех сил храбрится, изображая иронию.
- Ничего не случится, но, естественно, я буду.
- Это потому что ты должен.
- Не только.
- Тогда почему? Ты меня так любишь?
- Да, люблю.
Урюу никогда не говорили этого слова. Только сегодня он осознаёт его таким, каково оно на самом деле, пришедшее неожиданно и совсем обнажённым. Совершенно необъяснимое, но тем реальнее, ведь основные вещи в мире существуют вне всяких объяснений и поводов – они сами по себе причина.
Оба понимают, что речь совсем не о семейных чувствах. Рюукен знает, что это за эмоции. Младшему ещё предстоит во всём разобраться.
- Правда? – спрашивает тот, его голос, и без того негромкий, звучит шёпотом.
- Правда.
Если считать любовью чувство собственности, возведённое в абсолют, это она.
***
Это столь же неотвратимо, как наркомания: он должен видеть его, он должен видеть его, видеть снова, не торопясь и вблизи. Он должен заглянуть в лицо собственной пытки. Он должен посмотреть на его тело. Он должен посмотреть на него, чтобы попытаться определить глазами, совместимы их тела или нет.
Что должно его останавливать? Бог, в которого он не верит? Или родственные чувства, которых не существует?
***
Урюу подаёт ему руку и ведёт к дивану, очевидно наслаждаясь изобретательностью, элегантностью и самостоятельностью своих действий. Он расстёгивает пуговицу на пиджаке Рюукена и сам снимает его.
Он жаждет сорвать с него одеяние родительской роли. Почувствовать, как отцовские руки постепенно осмеливаются покрывать его ласками.
Старший Исида кажется не таким, как обычно. Замкнут, хотя и приветлив, рассеян, хотя и уступчиво послушен, его мысли где-то витают. Его рассеянность приятна, Урюу бросает слова в отсутствующее лицо, будто в даль, где их не слышно. Он может говорить то, чего не произносил никогда.
Вся его жизнь была непрестанным диалогом с отцовским лицом. Когда он пытался что-то объяснить, оно равнодушно отворачивалось, на его вопросы отвечало разговором о чём-то другом, когда он улыбался ему, обвиняло в легкомыслии. Лицо, которое ничего не понимало и решало всё, лицо пустое, как бесплодная степь, и гордое своей пустотой.
Сейчас, когда он предложил поцеловаться, казалось, отец встревожился. Но не остановил, напротив. Было приятно.
Они целуются, и это влажно и сухо одновременно. Совсем иначе, и рубеж невинности прикосновения преодолён. Рюукен снимает с обоих перекосившиеся очки. Парень распахивает школьную рубашку. В светлой комнате, на светлом диване, рядом с одетым в белое отцом, его форменные брюки единственное тёмное пятно.
Хотя есть ещё волосы, разметавшиеся по бежевой обивке, когда Урюу откидывается на спину.
Он ничего не знает. Его переполняет незнание. Он опьянён им и приятен себе до влюблённости.
Отец начинает расстёгивать ему брюки, он не сопротивляется, только смотрит в серые глаза, завороженный взглядом, который обступает его, как вода, сладкая вода.
Он лежит под ним, обнажённый, налившийся под чужим взором, жаждущий, чтобы на него смотрели и осыпали восторгами.
Урюу сквозь ресницы видит отца, тот идёт в ванную (слышно, как течёт вода), потом возвращается.
Парень поворачивается на бок, подтягивая колено к груди. Рюукен влажными губами скользит по его телу, и тело покорно отступает внутрь, раскрывается первым осторожным касаниям.
Возраст мужчины бросает ослепительный свет на его собственную юность. Он чувствует себя полным жизни и почти в самом начале пути. Сейчас, в присутствии отца, он вдруг впервые понимает, что ещё долго будет молодым и ему некуда спешить.
Он чувствует себя защищённым. Когда чужие руки, смыкаются вокруг него, а к спине прижимается широкая грудь.
Рюукен гладит его по голове, по рукам и животу. Велит дышать ртом и прекратить нервничать. Втягивает в поцелуй. Парень хочет спросить, как же ему теперь дышать ртом, но это абсолютно невозможно, потому что, с одной стороны, он чрезмерно растянут и переполнен, а с другой, пальцы отца там, внизу, и их чёткие движения намного приятней, чем его собственные, вороватые и неуверенные.
Его преследует желание выпрямиться, вытянуться, ему нужно двигаться, быть шумным.
Он тихо стонет и выплёскивается, цепляясь за подлокотник.
***
Урюу не знает о реяцу. Он бы не узнал, что это даже увидев. Белая – человек, алая – шинигами. Рюукен стоит у ворот школы, и белые нити, как дождь, обступают его со всех сторон. В классе сына чужаков двое. Две алые ленты. Ичиго Куросаки и невысокая темноволосая девушка.
Когда парень приходит домой, отец сообщает ему, что они уезжают. Сегодня. Прямо сейчас. Нет, в школу он уже позвонил. Нет, вещи собирать тоже не нужно, он уже собрал всё, что может понадобиться, остальное купят. Конечно, всё нормально, а почему должно быть иначе? Разве сын не рад?
Урюу рад, и у него нет возражений.
Автор: chinpunkanpun
Фэндом: Bleach
Бета: автор сказал, что небечено
Пэйринг: квинцест
Рейтинг: пытались доволочься до R
Жанр: романс
Предупреждения: AU, ООС
Саммари: Урюу убеждён, что с раннего детства слегка не в себе, потому как души умерших не разгуливают по улицам, а шинигами не существуют. Какое счастье, что его отец – врач, нэ?
Статус: закончен
Дисклеймер: Кубо-сан
Примечание: автор кропал сие, обчитавшись «Вальсом на прощание» Милана Кундеры, книга не понравилась, зато написался фик. посему и название.
читать дальшеОн никогда не любил детей. Для врача – это не слишком хорошая черта, поэтому после университета он женился.
Он не был одержим размножением, но когда встал вопрос, оставлять ребёнка или нет, он согласился с мнением супруги, хотя беременность и роды могли серьёзно подорвать её и без того слабое здоровье.
Он был далёк от публики, льющей умильные слёзы при виде кормящей матери или ухмыляющегося младенца. Однако, как и миллионы прочих энтузиастов, склонялся над коляской с тупой улыбкой, должной означать гордость отцовства.
А потом его жена умерла, и вопрос о нелюбви к детям встал как никогда остро.
Он всегда считал, что тот, кто хочет сохранить хотя бы частицу свободы, не должен иметь детей. И вот однажды, остался без жены с внушительным довеском в виде сына.
У него был ребёнок, и тем самым он, его отец, как бы сказал: я родился, познал жизнь и убедился – она настолько хороша, что заслуживает повторения.
Сама мысль о подобном вызывала отвращение. Он не желал быть отцом, отказывался им быть.
Он сказал:
- Зови меня Рюукен.
Впрочем, мальчик в любом случае оставался его собственностью.
Он знал о мире, где его сыну предстояло жить. Не мог не понимать, что в скором времени того отберёт школа и станет вбивать ему в голову бредни, которых сам Руюкен не выносил. Оставалось одно.
И когда пятилетний Урюу наконец уразумел, что отца нужно звать по имени, он начал внушать, что тени иного мира, который тот уже начинал видеть, лишь тени и ничего более.
Старший Исида с непонятным ему самому удовлетворением наблюдал, как подвижное детское личико всё больше застывает, обретая выражение, сходное с его собственным.
Лицо Рюукена было красивым и пустым. Достаточно красивым, чтобы привлечь, но и достаточно пустым, чтобы в нём затерялись все просьбы о взаимности. Оно было ещё и гордым, гордясь именно своей пустотой.
Мальчик был не слишком красив, но это к лучшему.
А потом Урюу потребовались очки. Рюукен надел их на сына, как гирю. И тот носил тонкую металлическую оправу, как свою судьбу. Смотрел сквозь неё, точно сквозь решётку, поправляя немного манерным жестом, будто пытаясь обратить на очки чужое внимание. Он даже был им рад, потому что отец носил похожие.
***
Исида Урюу ходит в кружок рукоделия. Любой мальчик его возраста скорее предпочёл бы клуб кендо или какой-нибудь командный спорт. Но у него хрупкая психика – наследство покойной матери. Отец считает, что ему необходимо спокойное хобби, развивающее мелкую моторику. Шитьё в этом плане - идеальный вариант и от учёбы не отвлекает.
Среди вторых классов младшей школы у него лучший балл.
Урюу рад, когда его просят помочь с костюмами для фестиваля. Рад, когда ему предлагают роль. Роль девчачья, но в школе для мальчиков оно и понятно. Кроме того в традиционном театре все роли изначально исполняли мужчины.
Всё это он выдаёт отцу за обедом. Тот разглядывает пятна румянца на щеках сына и расспрашивает, изображая заинтересованность.
Спектакль, верх оригинальности, «Белоснежка». Мальчик уже выучил почти весь сценарий, но ведь нужно прорепетировать, правда?
Рюукен со скучным видом статиста читает авторский текст и чужие реплики. Передвигается по комнате, совершая необходимые действия. Склоняется над картинно возлежащим на диване сыном, изображая финальный поцелуй.
И тогда это происходит впервые.
Ему вдруг безразлично, кто это существо с тёмными волосами. Стремление заботиться о нём «как подобает» не более чем лицемерие и недостойная комедия. Его испытывают. Кто-то хочет узнать: каков он на самом деле, а не каким притворяется. И Рюукен решает быть честным, быть таким, какой он на самом деле.
Он наклоняется и слышит свой голос:
- Я давно хотел поцеловать тебя.
Действительно, возможно ли, Урюу уже долгое время его, а они ещё ни разу не целовались.
***
Он сознаёт преимущества смешанных школ. Благосклонно слушает лаконичные фразы сына, описывающего одноклассников. В рейтинге часто упоминаемых имён лидируют Иноуэ Орихиме с её странными гастрономическими пристрастиями и некая Тацки, которая большой симпатии не вызывает, по причине постоянного присутствия возле Иноуэ.
А потом появляется он, Куросаки Ичиго. Имя кажется Рюукену невероятно глупым: какое ему дело до написания, ведь звучит-то всё равно плодово-ягодно.
И каждый день он слышит: Куросаки-кун то, Куросаки-кун сё. И карате он в детстве занимался, и со шпаной из класса 1-3 на прошлой неделе подрался.
Исида-старший всегда был спокоен по поводу друзей сына, их у того просто не было. Лёгкую влюблённость в недотёпу-одноклассницу, он даже поощрял.
Впервые увидев Ичиго, он старательно гонит от себя мысль: у сына слабость к рыжим. Волосы парня совершенно дикого цвета, а нижняя челюсть агрессивно выдвинута. Однако тот чрезвычайно вежлив, хотя атмосфера всё же неловкая, поэтому Рюукен поднимается наверх в кабинет.
Мальчики остаются в гостиной, откуда изредка доносится юношеский басок Куросаки. Подготовка к контрольной, как же.
Он спускается вниз даже не стараясь приглушать шаги, слыша тихий, действительно весёлый смех сына.
- Исида, у тебя, ну…
- Что? А, понял, здесь?
- Нет.
- Тут?
- Нет.
- Теперь всё?
- Не-а, погоди, я сам…
Всё, что он видит, - слишком жилистая для подростка рука на щеке Урюу, быстро отдёрнутая ладонь. Паста размазалась? Ресница упала? Существует множество рациональных объяснений, да и требует ли их такой пустяк?
Он идёт на кухню приготовить ужин.
Он пересаливает его. Болезненно резкое движение, которым он насыпает лишку соли, изумляет.
Ничто не овладевает так человеком, как ревность. Когда годы назад у него умерла жена, это было, конечно, несчастьем. И всё-таки смерть жены вызвала меньшую боль, хотя он её очень любил. Та боль была милосердно многоцветна: в ней переплелись скорбь, печаль, растроганность, угрызения совести (достаточно ли он заботился о ней?) и тихая улыбка.
Та боль была рассредоточена: мысли отталкивались от факта смерти, убегали в воспоминания, в их общую юность и даже дальше – в его детство, убегали во многие практические заботы, лечение пациентов, убегали в будущее, открытое перед ним.
Боль ревности не перемещалась в пространстве. Она, как бурав, вращалась вокруг единственной точки. Никакого рассредоточения здесь не существовало.
Если смерть жены открывала двери будущего (другого, более одинокого, но вместе с тем более зрелого), то это не открыла ничего. Всё сконцентрировалось в едином образе, в едином предмете.
***
Трудно найти слово, которым можно определить отношение Урюу к Рюукену. Он ощущает себя скорее воспитанником, чем сыном. В детстве он часто фантазировал на эту тему и пристально разглядывал себя в зеркале, ища и не находя сходства.
Исида-старший – отец только на бумаге. В общественных местах, отвечая на вопрос: «Это ваш сын?» - он брезгливо кривится.
К ним часто подходят на улице – у Рюукена много знакомых.
Парень знает, что у отца было много женщин, да и мужчин немало. Мужчин, к которым тот относился иначе.
Завидовать незнакомцам. Не странно ли? Урюу завидует.
Он в точности может определить, с кем у Рюукена свидание. Для женщин тот одевается с продуманной небрежностью, для мужчин - с особой тщательностью.
Почти стёршееся детское воспоминание, ещё с тех времён, когда отец читал лекции в университете. Студент, нервно комкающий сумку и о чём-то с истерическими нотками упрашивающий.
Иди наверх в свою комнату и закрой дверь.
Сердитые голоса в прихожей.
Они редко касаются друг друга. То есть Урюу вообще никогда, если не считать случайные столкновения рук за столом. Инициатор всегда отец. Каждое прикосновение – драгоценность. Каждое прекрасно до головокружения. Каждое делает его тонким, нежным и чистым.
Урюу не понимает своего чувства. Возможно ли, причина в том, что к нему вообще редко прикасаются? Однако ладонь Куросаки на щеке, столкнувшиеся колени за обедом, соседство в переполненной раздевалке не дают ничего.
Чем старше он становится, тем яснее понимает, что сам поместил отцовские касания точно на грани невинного и бесстыдного. Он балансирует на тонкой линии: территории нечаянной свободы.
- Знаешь, я опять их вижу, - внезапно говорит Урюу. Они редко беседуют за столом вот так, а не просто перебрасываются ничего не значащими замечаниями. – Помню, ты учил не обращать внимания и уж тем более не следовать взглядом, но… Теперь это не просто люди, это существа в странных масках, вроде костяных. Я пару раз видел их на улице. Может, мне нужны лекарства? Или съездим в горы? В тот раз, когда мне мерещились люди, одетые, как для тренировки в додзё, помогло.
Рюукен протягивает руку через стол и накрывает ладонь сына. Активность пустых в Каракуре и правда превысила все разумные пределы. Это становится опасным.
- Конечно, мы поедем. И тебе совсем не нужны таблетки. Ты не болен, ты просто очень хрупкий.
- Даже если я окончательно свихнусь, ты всё равно будешь возиться со мной, так ведь? А это случится рано или поздно, здоровые люди не видят подобного, - парень изо всех сил храбрится, изображая иронию.
- Ничего не случится, но, естественно, я буду.
- Это потому что ты должен.
- Не только.
- Тогда почему? Ты меня так любишь?
- Да, люблю.
Урюу никогда не говорили этого слова. Только сегодня он осознаёт его таким, каково оно на самом деле, пришедшее неожиданно и совсем обнажённым. Совершенно необъяснимое, но тем реальнее, ведь основные вещи в мире существуют вне всяких объяснений и поводов – они сами по себе причина.
Оба понимают, что речь совсем не о семейных чувствах. Рюукен знает, что это за эмоции. Младшему ещё предстоит во всём разобраться.
- Правда? – спрашивает тот, его голос, и без того негромкий, звучит шёпотом.
- Правда.
Если считать любовью чувство собственности, возведённое в абсолют, это она.
***
Это столь же неотвратимо, как наркомания: он должен видеть его, он должен видеть его, видеть снова, не торопясь и вблизи. Он должен заглянуть в лицо собственной пытки. Он должен посмотреть на его тело. Он должен посмотреть на него, чтобы попытаться определить глазами, совместимы их тела или нет.
Что должно его останавливать? Бог, в которого он не верит? Или родственные чувства, которых не существует?
***
Урюу подаёт ему руку и ведёт к дивану, очевидно наслаждаясь изобретательностью, элегантностью и самостоятельностью своих действий. Он расстёгивает пуговицу на пиджаке Рюукена и сам снимает его.
Он жаждет сорвать с него одеяние родительской роли. Почувствовать, как отцовские руки постепенно осмеливаются покрывать его ласками.
Старший Исида кажется не таким, как обычно. Замкнут, хотя и приветлив, рассеян, хотя и уступчиво послушен, его мысли где-то витают. Его рассеянность приятна, Урюу бросает слова в отсутствующее лицо, будто в даль, где их не слышно. Он может говорить то, чего не произносил никогда.
Вся его жизнь была непрестанным диалогом с отцовским лицом. Когда он пытался что-то объяснить, оно равнодушно отворачивалось, на его вопросы отвечало разговором о чём-то другом, когда он улыбался ему, обвиняло в легкомыслии. Лицо, которое ничего не понимало и решало всё, лицо пустое, как бесплодная степь, и гордое своей пустотой.
Сейчас, когда он предложил поцеловаться, казалось, отец встревожился. Но не остановил, напротив. Было приятно.
Они целуются, и это влажно и сухо одновременно. Совсем иначе, и рубеж невинности прикосновения преодолён. Рюукен снимает с обоих перекосившиеся очки. Парень распахивает школьную рубашку. В светлой комнате, на светлом диване, рядом с одетым в белое отцом, его форменные брюки единственное тёмное пятно.
Хотя есть ещё волосы, разметавшиеся по бежевой обивке, когда Урюу откидывается на спину.
Он ничего не знает. Его переполняет незнание. Он опьянён им и приятен себе до влюблённости.
Отец начинает расстёгивать ему брюки, он не сопротивляется, только смотрит в серые глаза, завороженный взглядом, который обступает его, как вода, сладкая вода.
Он лежит под ним, обнажённый, налившийся под чужим взором, жаждущий, чтобы на него смотрели и осыпали восторгами.
Урюу сквозь ресницы видит отца, тот идёт в ванную (слышно, как течёт вода), потом возвращается.
Парень поворачивается на бок, подтягивая колено к груди. Рюукен влажными губами скользит по его телу, и тело покорно отступает внутрь, раскрывается первым осторожным касаниям.
Возраст мужчины бросает ослепительный свет на его собственную юность. Он чувствует себя полным жизни и почти в самом начале пути. Сейчас, в присутствии отца, он вдруг впервые понимает, что ещё долго будет молодым и ему некуда спешить.
Он чувствует себя защищённым. Когда чужие руки, смыкаются вокруг него, а к спине прижимается широкая грудь.
Рюукен гладит его по голове, по рукам и животу. Велит дышать ртом и прекратить нервничать. Втягивает в поцелуй. Парень хочет спросить, как же ему теперь дышать ртом, но это абсолютно невозможно, потому что, с одной стороны, он чрезмерно растянут и переполнен, а с другой, пальцы отца там, внизу, и их чёткие движения намного приятней, чем его собственные, вороватые и неуверенные.
Его преследует желание выпрямиться, вытянуться, ему нужно двигаться, быть шумным.
Он тихо стонет и выплёскивается, цепляясь за подлокотник.
***
Урюу не знает о реяцу. Он бы не узнал, что это даже увидев. Белая – человек, алая – шинигами. Рюукен стоит у ворот школы, и белые нити, как дождь, обступают его со всех сторон. В классе сына чужаков двое. Две алые ленты. Ичиго Куросаки и невысокая темноволосая девушка.
Когда парень приходит домой, отец сообщает ему, что они уезжают. Сегодня. Прямо сейчас. Нет, в школу он уже позвонил. Нет, вещи собирать тоже не нужно, он уже собрал всё, что может понадобиться, остальное купят. Конечно, всё нормально, а почему должно быть иначе? Разве сын не рад?
Урюу рад, и у него нет возражений.
-
-
16.02.2011 в 21:55-
-
17.02.2011 в 14:19автор рад, что понравилось
Отец и сын- кто бы мог подумать.
хотя квинцест и кинкует, но в фике была попытка уйти от привычного расклада "отец - сын"
-
-
26.02.2011 в 16:45-
-
26.02.2011 в 23:18-
-
27.02.2011 в 00:20любопытно только зачем он тут)))
может, самореклама?
-
-
27.02.2011 в 14:52Эм, Исида есть. Не к фику, конечно, но думаю будет в тему.
читать дальше
-
-
27.02.2011 в 15:06о! какой красавчик
утащу)))
вот
-
-
27.02.2011 в 19:49Высокий рейтинг, высокий рейтинг" закапала слюной".
При себе нет случаем?