Мужество! Стойкость! Хардкор!
Название: Жажда свободы
Автор: Maksut
Бета: Торетти
Фендом: Bleach
Рейтинг: R
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Жанр: romance
Размер: миди
Саммари: Хождение по дороге между «любовью» и «ненавистью» старо как мир, но с каждым может произойти впервые.
Дискламер: отказ от прав
Размещение: с разрешения автора
Предупреждение: slash, маты, частичное АU, ООС, очень феминный Бьякуя. Кинк детектед!
От автора: Благодарю Торетти за то, что смогла таки выкроить время для беттинга и воистину героическим образом выдержать натиск моих беспокойных писем)). Имеется вольный вбоквелл-текст "Изнанка" затрагивающий этот же пейринг глазами Аясегавы Юмичики.
Жажда свободы.
Глава 2.
Кенпачи появляется лишь к полуночи.
- Ячиру болеет. Капризничает, - словно оправдываясь, говорит он и усаживается рядом. Бьякуе холодно сидеть на земле, но принести плед он все же не решается, ограничиваясь одной лишь шерстяной накидкой. Зараки все так же без хаори, но весенняя свежесть, судя по всему, волнует его в последнюю очередь, Кучики сидит в двух шагах от него, но даже отсюда чувствует жар его тела.
- Понимаю, - кивает Бьякуя, хотя, на самом деле, ни черта не понимает.
Он совершенно ничего не понимает в происходящем. Зачем им, двум капитанам, двум полным противоположностям, все это нужно?
Вопросы, которые он отгонял от себя весь день, вдруг наваливаются на него с новой силой и ему становится физически неуютно под их гнетом.
Зараки словно читает его мысли и с какой-то совершенно непривычно философской ноткой выдает:
- Кучики, ты умный. Но иногда твой мозг – твой враг. Понимаешь, некоторые вещи происходят просто потому, что происходят. И не нужно ломать голову над причинно-следственными связями.
Факт, что неотесанный Зараки знает такие слова но, главное, понимает их значение, окончательно ставит Бьякую в тупик и он решает все же прислушаться к совету и «не ломать голову». Все равно она уже сломана задолго до этих событий.
- Ты, кстати, тоже зимой болел, да? – неожиданно спрашивает Кенпачи.
- Да, простудился, - не скрывая удивления в голосе, говорит Кучики.
- Я просто слышал, как Ренджи с Юмичикой перетирают по этой теме. Кстати, наш павлинчик походу запал на тебя, Кучики, - смеется Зараки.
Он вообще много смеется, этот незнакомый Зараки. Сейчас, когда они наедине, в нем словно бы что-то меняется. Нет, он все так же остается грубоватым руконгайцем без царя в голове, но… Но он какой-то другой. Не мягче, не тактичнее… просто другой. Бьякуя не может подобрать слов, что описать эту странную перемену в Кенпачи, но он ее чувствует и ему этого вполне достаточно.
Как там сказал сам Зараки? «Некоторые вещи происходят, потому что происходят»?
Видимо, то же самое можно сказать и о чувствах.
Некоторые чувства мы просто чувствуем. И не стоит пытаться их объяснить и рационализировать.
Такой подход ему в новинку, но… Нельзя отрицать того, что так легче. Проще. И, в тоже время, удивительным образом понятней.
- А чего у Унохане не пошел? – развивая тему, спросил Кенпачи.
- Не хотел, - просто отвечает Бьякуя, с удовольствием отмечая про себя, что и в этот раз ему не придется объяснять причин своих поступков.
- Понимаю, - хмыкает Зараки и трет грудь.
Даже в лунном свете шрам виден отчетливо – глянцевой полосой он разделяет грудь на две половины. Воспоминания об Ичиго заставляют улыбнуться и в очередной раз почувствовать прилив благодарности к мальчишке. Если бы не он…
- Интересно, как там у него дела?
- Как и у всех подростков, - хмыкает Бьякуя, - Нормальная жизнь.
- Ты говоришь так, как будто бы сам знаешь, что это такое – «нормальная жизнь», - Кенпачи с улыбкой смотрит на него.
- Скажем так: я весьма начитан и знаю, что входит в понятие «нормальная жизнь». И надеюсь, что у Куросаки она есть и будет. Как можно дольше. А потом он попадет к нам.
- Угу, уже готовлю место в отряде, - не то в серьез, не то шутя кивает Зараки.
- Боюсь представить, во что превратится одиннадцатый…
- Думаешь, не смогу построить мальчишку?
- Построить-то построишь, - скептически выдает Бьякуя, - Вот только толку от этого…У тебя крайне специфичные понятия о субординации.
- Специфичные – не специфичные… Главное, что есть. А остальное придет со временем.
- Соглашусь, - неожиданно легко кивает Бьякуя.
- Ты чего, замерз что ли?
- Я в порядке, - едва ли не стуча зубами, отзывается Кучики. Эта ночь заметно холоднее предыдущей, и свежий ветер с близкого озера вызывает невольную дрожь.
- Держи, захватил для мерзляков, - хмыкает Зараки и протягивает ему увесистую флягу. Внутри оказывается на удивление приличное сливовое вино. Крепкое, но без мерзкого спиртового послевкусия. Согревает отлично и уже через четверть часа Бьякуя чуть ослабляет завязки на накидке.
Постепенно, размеренный ход беседы замедляется. Сказывается бессонная ночь и выпитое, так что Кучики неудержимо клонит в сон. Когда паузы в разговоре затягиваются до неприличия, он, наконец, понимает, что ему пора домой. Хотя, судя по цвету неба, спать ему осталось часов пять, не больше.
От долгого сидения ноги затекли, и в голову ударяет вино, так что он неловко поднимается, и чуть было не летит в траву, но Зараки оказывается проворнее.
Он все такой же горячий, как и в начале вечера, а его грудь жесткая и твердая, словно отлитая из камня.
С неохотой отстранившись от невольного источника тепла, Кучики сбивчиво благодарит его и идет домой.
- Эй, Кучики, что ж ты не сказал, что пьянеешь как девица? Я бы тебя вовремя остановил, - подхватывая его от очередного падения, мягко смеется Зараки.
- Я не…Я просто давно не пил.
- Давно? Это сколько?
- Пятьдесят.
- Лет? Ого, ну ты молоток и трезвенник, Кучики, - Кенпачи крепко берет его за плечи и аккуратно, словно он в действительности подвыпившая девушка, ведет через лес.
Бьякуя не пил с того самого момента, как вышел из своего полугодового запоя. Даже вспоминать это время тяжело – в висках тут же собирается тупая ноющая боль, а на языке чувствуется прогорклый вкус саке. Он пил шесть месяцев не просыхая ни на день…Хорошо, что организм шинигами намного крепче, чем у людей, не то бы он точно допился до коматозного состояния.
Идти рядом с Зараки оказывается неожиданно удобно и даже…уютно?
Он высокий и большой, а хватка его горячей руки на талии надежно-крепкая, не дающая споткнуться и упасть. От него пахнет недавно выпитым вином – сам Кенпачи прикончил большую половину, но опьянения ни в одном глазу, видимо, сказывается опыт, мускусом и чистым телом. Миф о том, что Зараки неряха развинчивается на глазах и даже его обыкновенное потрепанное хаори не вызывает больше в Бьякуе былого отвращения.
Наконец, они доходят до особняка. Дом погружен в тишину и темноту – горят лишь редкие фонари на террасе, да в комнате сестры включен ночник.
- Спасибо, что помог… - неожиданно смущаясь, благодарит Кучики.
- Я напоил, я и довел, - ухмыляется Кенпачи и Бьякуе вдруг неудержимо хочется сделать что-нибудь эдакое… Хлопнуть по плечу или пожать на прощание руку.
В итоге, выбирая между двумя столь откровенными для него выражениями приязни, он выбирает первое.
Плечо у Зараки такое же горячее и твердое, как и грудь. И его жест, судя по всему, становится для него неожиданностью.
- Ого, - выдает он и Кучики смущенно хочет было убрать руку, но Кенпачи накрывает ее своей.
Ладонь у него такая же, как и весь он – теплая, жесткая, мозолистая, и очень…уверенная.
Утро застает Бьякую ярким весенним солнцем, пробивающимся сквозь неплотно задернутые шторы и легким похмельем.
До тошноты, до омерзения знакомое состояние изрядно портит настроение, а вчерашняя откровенность с Зараки Кенпачи и вовсе выбивает почву из-под ног.
Холодный душ и чай вместо полноценного завтрака возвращают ему внешнюю видимость привычной собранности и бодрости. За неимением лучшего, он быстро переодевается и, коротко переговорив с выходящей из дома Рукией, отправляется на работу.
Похмелье отступает лишь к одиннадцати, но голова совершенно отказывается работать раньше обеда. Но Бьякуя уже настолько привык заставлять себя делать то, чего делать совершенно не хочется, что не обращает на эти глупые выходки безвольного тела никакого внимания, сосредоточенно вчитываясь в отчет.
Что-то не сходится и он еще раз пересчитывает цифры в уме, а потом, открыв баночку с красными чернилами, делает пометку на полях, снабжая ее восклицательным знаком и припиской: «Будь внимательнее».
Конец квартала – привычный аврал на работе, так что они засиживаются едва ли не до полуночи. Наконец, сжалившись над отчаянно зевающим и трущим глаза лейтенантом, Бьякуя отпускает его домой и еще почти час сидит, перепроверяя проделанную работу.
На самом деле это вовсе не обязательно. Они уже проверяли написанное и вряд ли пропустили что-нибудь важное, но… Идти домой нет желания совершенно. Рукия, наверняка, уже спит, а оставаться наедине с собственными мыслями почему-то остро не хочется.
Самый очевидный, самый желанный и самый безумный вариант – отправиться на поляну. Кстати, сегодня последний день цветения сакуры.
Нет, конечно, и завтра и послезавтра еще можно будет застать это розовое великолепие, но за ночь оно существенно вылиняет и потеряет львиную долю своего очарования.
Наконец, проиграв битву с собственным иррациональным упрямством, он, прямо из офиса спешит в Руконгай.
От дуновения шунпо лепестки на ближайших деревьях приходят в движение и плавно опадают.
- А я уж думал, что ты не придешь.
Зараки сидит на траве, сжимая в одной руке флягу.
- Как видишь, я пришел. Конец квартала, работы много. А спихнуть все на подчиненных совесть не позволяет, - пожимает плечами Кучики и присаживается рядом.
- Не совесть, а паранойя. Как бы они там без тебя чего не натворили, - выразительно трясет фляжкой Кенпачи, - Давай, присоединяйся, а то опят продрогнешь.
- Решил споить меня? – прищурившись, спрашивает Кучики, но все же делает глоток уже знакомого пряного вина.
- Угу, тебя споишь…
Этот руконгаец явно знает больше, чем показывает, мелькает и исчезает мысль в голове у Бьякуи.
Они долго молчат. Кучики лежит на спине и смотрит на звезды. Редкие лепестки приземляются ему на лицо и путаются в волосах, свободных от кенсейкана.
Костяное украшение лежит в стороне, мрачно белея в полумраке.
Когда Бьякуя его снимает, Зараки, словно ребенок, радостно и недоверчиво следит за ним внимательным взглядом.
- А, так вот как эта штука крепится, - хмыкает он, разглядывая кенсейкан, зажатый меж тонких пальцев Бьякуи, - Нафига ты это носишь? Неудобно же.
- Это, как и гинпаку, - он касается пальцами шарфа, - Знаки отличия главы клана Кучики. Положение обязывает. Да и привык я уже. Без них наоборот как-то странно.
- Понятно.
Он ложится рядом с Бьякуей и вытягивает в полный рост. От собеседника снова пышет жаром как от печки и Кучики невольно придвигается поближе.
В ту ночь они почти не разговаривают. Бьякуя многое хочет спросить у Зараки о жизни в Руконгае, к которому его словно магнитом притягивало все детство и юность, о нем самом, но… Молчание оказывается неожиданно комфортным и он не хочет нарушить его неосторожной репликой.
Когда начинает светать, они вновь привычным маршрутом возвращаются в Готей. Бьякуя не так пьян, как вчера, но, все же, отчего-то позволяет Кенпачи обхватить себя за талию и придерживать всю дорогу.
От его близости тепло не только телу. От близости этого странного и совсем не такого простого, как казалось на первый взгляд Зараки тепло где-то глубоко внутри. Там, где уже долгое время жжется лишь лед.
Странно, наверное, это должно пугать его. Пугать глубиной непонятных чувств и ощущений. Страшить перспективами возможных перемен, но…
Но Бьякуя спокоен так, как не был… Он даже не может вспомнить, когда в последний раз ему было так легко и спокойно.
Возможно, когда была жива Хисана.
Они останавливаются у высокой каменной ограды.
Кучики не хочется разрывать этого их тесного полуобъятия, такого странного и нелогичного… Он вообще чувствует себя как-то странно и нелогично.
Наверное, будь на месте некогда ненавистного Зараки кто-нибудь другой, Бьякуя бы вел себя совершенно иначе, так, как привык. Так, как все привыкли его воспринимать.
Но рядом с Кенпачи можно быть…можно быть странным. И нелогичным.
Он не осудит и даже не рассмеется, ведь он и сам такой – странный и нелогичный.
В тот момент, когда Зараки подается вперед и наклоняется, у Бьякуи перехватывает дыхание.
Это его первый поцелуй за много-много лет.
Прежде, он целовался лишь с Хисаной и несколькими девушками из Академии. Шутливые «чмоки» в щеку от Йоруичи, конечно, не в счет.
И этот поцелуй не похож ни на один из тех, что ему доводилось испытывать.
Зараки властен, но ничуть не груб. У его губ и языка вкус вина и меди, и от этого сочетания у Бьякуи отключается мозг. А тело, коварное тело, словно только и ждавшее возможности захватить контроль, нагло и до бесстыдства чувственно подается вперед, прижимаясь, нет, вжимаясь в каменный рельеф торса Кенпачи.
Сильные руки обвиваются вокруг талии и он, словно растение к солнцу, тянется к сухим обветренным губам, привставая на цыпочки, что бы хоть как-то ликвидировать разницу в росте.
Сейчас демон из Зараки мало похож на себя - в этой битве он терпелив и почти сдержан. Бьякуя чувствует, как с каждой секундой тому все сложнее контролировать собственные порывы и, решив, что на сегодня игр с огнем хватит, он отстраняется.
Тяжело дышащий, без кенсейкана, с разрумянившимися щеками, он чувствует себя невероятно уязвимым, и если Зараки сейчас ляпнет что-нибудь в своей обычной манере, то гнева Сенбонзакуры или, на худой конец банального хука с права ему не избежать.
Но Кенпачи молчит. Лишь тяжело вздымается и опадает его грудь под тканью косоде.
- До встречи, Бьякуя, - говорит он и, развернувшись, растворяется в предрассветных сумерках.
- До завтра, - шепотом прощается Бьякуя, вглядываясь ему в след.
Их безумные, нелогичные и парадоксальные отношения закручиваются с неожиданной быстротой.
Да и можно ли назвать все это отношениями?
Ни Бьякуя, ни Кенпачи не произносят вслух то, о чем думают оба. Чем меньше конкретики, чем меньше определенности, тем надежнее будет их необъяснимая связь.
Не отношения, не любовь, не секс… Просто связь, установившаяся между двумя такими разными людьми.
И связь эта существует лишь с полуночи и до первых рассветных сумерек. Все же остальное время они ведут себя как обычно: пикировки, холодность, нападки… Никто, никто не должен ничего заподозрить.
И лишь там, на расцветшей поляне в короткие часы летней ночи, они могут быть собой. Им больше не нужно вина. И глупых предлогов. И ненужных, неловких разговоров.
Теперь их беседы происходят на интимном языке тела. Слишком интимном, что бы он мог происходить при свете дня.
Но света молодой луны и ярких звезд вполне достаточно для того, что бы видеть друг друга, но не замечать условностей и стыда, поэтому, даже Бьякуя привыкший к полумраку супружеской спальни может раскрыться, подаваясь навстречу все новым и новым удовольствиям.
То, что происходит между ними мало похоже на секс в привычном понимании этого слова.
Поначалу Бьякуя опасается, что Зараки оправдает свою репутацию, и в постели окажется типичным эгоистом. Но тот, как обычно, удивляет.
Кенпачи – чуткий любовник, и Кучики с удивлением осознает, что в его таком знакомом, таком изученном до мельчайших подробностей собственном теле может оказаться столько чувствительных мест. Хотя, вполне возможно, что все эти места столь чувствительны лишь под уверенными пальцами Кенпачи.
Но, при всей своей дисгармонирующей со внешним обликом нежности, Зараки все же остается мужчиной и, после долгих колебаний Бьякуя все же решается пойти до конца.
В свой первый раз Кучики невероятно напряжен. И дело даже не в боли, а в том доверии, что он оказывает этому малознакомому руконгайцу, распростершись под ним, открываясь и буквально выворачиваясь наизнанку. Бесстрашный капитан боится. Боится быть непонятым, использованным и ненужным… Страх вновь остаться в одиночестве почти парализует его.
Но оно того стоит. Пускай и не с первого раза, но, постепенно, шаг за шагом он открывает для себя совершенно новое, незнакомое доселе удовольствие.
Теперь, наверное, он отчасти понимает женщин, теряющих себя, стонущих и прогибающихся от одного лишь прикосновения. Зная, какое наслаждение может принести это ощущение наполненности и целостности, Бьякуя уже не может отказаться от него, подсаживаясь на секс с Зараки как на наркотик.
Они все меньше спят по ночам, и все больше времени проводят вместе.
Кучики кажется, что в его ладони навечно въелся горьковатый зеленый травяной сок, а сам он, от волос и до костей пропах полевыми цветами, свежим потом и им – Кенпачи.
Странно, что никто не замечает перемен в нем. Но, возможно, он просто хорошо маскируется, хотя скрывать круги под глазами от хронического недосыпа все сложнее.
Их крошечный мирок на двоих, существующий лишь с заката и до рассвета едва не разрушается как карточный домик от одного лишь дуновения ветерка.
- Кучики-тайчо, мне нужно поговорить с вами, - женоподобный красавчик из отряда Зараки вылавливает его на выходе из штаба. С трудом, но, все же вспомнив его фамилию, часто мелькавшую в рассказах любовника, он строго спрашивает:
- Это не может подождать начала следующего рабочего дня?
- Боюсь, что не может. К тому же, это дело сугубо личного характера.
Бьякуя чувствует, как у него холодеют пальцы, а в голове, словно бомба взрывается лишь одна паническая мысль: «Он знает! Он все знает!». В воображении мигом проносятся яркие картины позора, когда каждый рядовой может позволить себе обсудить его, Кучики, личную жизнь. А что с ним сделают на клановом совете…Об этом лучше на задумываться.
Но, Кучики не зря был Кучики. Он – лучший мастер ледяных масок во всем Сейретее – ни тени эмоций не мелькнуло в его глазах или на лице.
- Личного? – умело разыгрывая холодное удивление, переспросил он, - Что ж, излагайте. Только коротко, я спешу.
- О, это не отнимет у вас много времени, - офицер усмехается и поправляет волосы, - Может, отойдем чуть в сторону?
Когда они уединяются в тени старых лип, Аясегава первым делом оглядывается, и лишь потом смотрит на Бьяую. Его вечно флиртующий, насмешливый взгляд серьезнеет и становится неожиданно жестким.
- Кучики-тайчо, от меня можете не шифроваться. У меня, знаете ли, есть одна крайне интересная особенность – я очень чувствителен к чужой реяцу. Так что, к концу дня я могу «считать» по одним лишь оттенкам энергии с кем и как именно вы общались последние сутки, - Аясегава понижает голос, - Так что ваши…встречи с Зараки-тайчо я просек с первого же раза в начале апреля. У капитана, знаете ли, весьма специфичная реяцу… ее я учую и за километр, а вы… Вы ею пропитаны насквозь.
Бьякуя на долю секунды устало прикрывает глаза. Черт…черт! Это же надо так попасться!
Впрочем, и сам Кучики был весьма чувствителен к чужой реяцу, но настолько тонких нюансов не улавливал. Значит, вполне возможно, что Аясегава – единственный в Готее уникум, просекший интимную связь между двумя капитанами.
Смерив его самым холодным, из арсенала своих ледяных взглядов, Бьякуя не удержался оттого, что бы не прикинуть быстрый и простой способ решения наболевшей проблемы: сколь бы уникальным ни казался этот офицер, он всего лишь офицер и против капитана ему точно не выстоять.
- Я не желаю зла ни вам, ни, тем более, Зараки-тайчо, - на удивление спокойно говорит Аясегава.
- И?... - теряя терпение, спросил Кучики.
- Просто, хочу предупредить вас, Кучики-тайчо. Вишневая роща в третьем районе, конечно, место очень…уединенное, но все же… Здесь даже не нужно быть мною, что бы почувствовать всплеск реяцу Зараки-тайчо, когда он…в общем, вы понимаете. Я лишь хочу избавить капитана от лишних проблем. И спасти вашу репутацию заодно.
- Тогда почему ты пришел ко мне, а не напрямую к своему капитану? – недоверчиво прищурившись, спросил Бьякуя.
- Потому что, при всех его неоспоримых достоинствах, ему, порою, недостает дальновидности, чего у вас хватает в избытке, - терпеливо, словно маленькому, объяснил тот.
- Приму информацию к сведению, офицер Аясегава, - сухо кивнул Бьякуя и, развернувшись, чинным шагом стал удаляться от штаба вверх по улице, чувствуя между лопаток пронзительный взгляд неожиданно сообразительного красавчика.
- И что он в нем нашел? Тощий да ледяной… – фыркает Мадараме, потирая ушибленную лысину. На ее сияющей поверхности уже начала наливаться розовая припухлость.
Юмичика явно был сегодня в ударе, несмотря на то, что почти всю тренировку пересказывал другу свой разговор с Кучики.
- Ну… он интересный, - пожал плечами Юмичика. Хотя при последней встрече тени под глазами и нездоровая бледность ощутимо скрали «интересность» утонченного лица Кучики.
- Да ну, - Иккаку поднимает с пола переломленный надвое бокен, - По мне так лучше Мацумото. Или та же Исане из четвертого.
- У тебя крайне…мм, непритязательный вкус, - усмехается Аясегава, помогая другу собирать разлетевшиеся по додзе щепки.
- Притязательный-непритязательный…какая в жопу разница, - он гогочет и выкидывает негодное оружие в мусорный бак.
Позже, они лениво греются на солнце. Иккаку, несмотря на свое назначение, все еще целыми днями пропадает в одиннадцатом, спихивая все капитанские обязанности на новоиспеченного лейтенанта.
- А тайчо стал того… добрее что ли.
Юмичика округляет глаза:
- С чего ты взял?
- Ну, раньше он офицеров гонял пока встать не смогут, а последний месяц только до дрожащих коленок.
- Хм… не стану отрицать. Знаешь, мне кажется, что этот Кучики не так уж и плох, - задумчиво выдыхает Юмичика, - Тайчо хорошо разбирается в людях.
- И то верно.
- Нам нужно поговорить.
Будь Зараки чуть опытнее в отношениях, то насторожился бы сразу, как только услышал эту фразу. Но жизнь Зараки Кенпачи была полна лишь кровопролитными драками и веселыми пьянками, так что, не подозревая ничего плохого, он спокойно кивает и усаживается позади Кучики, чья талия знакомым изгибом ложиться в ладони и лопатки прижимаются к груди.
Бьякуя, кратко и максимально информативно обрисовывает сложившуюся ситуацию. Реакция Кенпачи его удивляет.
- С этим Аясегавой вечно было что-то не так, - ворчливо отзывается он, - Но я рад, что первым допетрил он, а не проныры из отряда Сой Фонг.
Кучики невольно соглашается с тем, что офицер из отряда Зараки – меньшее из зол, которое могло с ними приключится. Вряд ли Сой Фонг ограничилась бы предупреждением.
- Что будем делать?
Вариант с «разбежаться» они почему-то даже не рассматривают.
Хотя все то, что еще осталось от здравого смысла буквально кричит: «Беги! Спасайся!», но… Зараки Кенпачи и здравый смысл несовместимы и Кучики Бьякуя, впервые за долгое-долгое время принимает свое собственное решение, выбирая первое.
- Что-нибудь придумаем, - неожиданно легко пожимает плечами Кенпачи, - А пока…а пока мы просто поваляемся. Может, поспим. Но не будем заниматься «компрометирующими вещами», дабы не привлекать внимание.
Бьякуя едва сдерживает ехидную усмешку, но в ту ночь они действительно лишь лежат на расстеленном хаори с символом шестого отряда на оборотной стороне, лениво и медленно целуются, не то разжигая, не то пытаясь затушить поднимающуюся страсть.
Но самое главное, он почему-то верит, безусловно и безоговорочно, как не верил даже себе в это кенпачевское «что-нибудь придумаем».
Две следующих недели превращаются в ад.
Кучики, даже будучи подростком никогда не испытывал такого острого, такого мучительного и всепоглощающего желания. Мысли о Зараки Кенпачи становится действительно навязчивыми, формируясь в какую-то идею фикс где-то там, глубоко, под самой коркой.
У него, как у мальчишки, встает на один лишь низкий голос, на звон дурацких бубенцов, на широкую спину, обтянутую белой формой… А собрания капитанов, особенно, если они случаются в разгар тренировки, становятся сущей пыткой.
На Кенпачи уже знакомое серое кимоно из грубой ткани, влажное на спине, в подмышках и груди. Вся его кожа блестит от пота, крохотные капельки скопились над верхней губой и он все еще тяжело дышит: воздух с хрипом проникает сквозь узкие приоткрытые губы.
Но хуже всего – грудь. Полуобнаженная мускулистая грудь, виднеющаяся в распахнутом вороте косоде.
Бьякуя знает на вкус каждый сантиметр этой бронзовой кожи. Знает все впадинки и выпуклости, знает каждый шрам и помнит каждое полушутливое воспоминание Зараки в стиле: «а вот это я с меносом поцапался» и «а тут мы с Куросаки решили потренироваться»…
И его ведет, ведет, ведет…Ведет, как не вело никогда в жизни.
А Кенпачи – гад, кажется, подозревает о его состоянии, но лишь подливает масла в огонь, когда, скрещивая руки на груди, словно нарочито шире распахивает полы косоде и на контрасте со светло-серой, фактурной тканью мелькает темная ореола напряженного соска.
Бьякуя закусывает щеку изнутри и весь остаток собрания глотает собственную кровь, вперемешку с жадной слюной…
Это даже не страсть и не желание. Это вожделение.
Еще никогда прежде он не испытывал столь интенсивной, выжигающей изнутри потребности в ком-то. Быть рядом, каждый день, каждую ночь, не отпуская ни на секунду. И если бы его одержимость была слабее, хоть чуть-чуть, но слабее, он нашел бы в себе силы прекратить это сумасшествие…а это было форменным сумасшествием, сомнений не оставалось.
Они вместе с начала мая - это почти два с половиной месяца, но каждый раз – как в первый.
Горячая реяцу, словно скользнувший по коже клинок – щекочет нервы, обжигая своей мощью, а сухие властные ладони заставляют выгибаться и просить больше, сильнее, глубже… И от собственных хриплых стонов что-то внутри надламывается и вытекает из него вместе с белесыми потеками спермы на поджарый, рельефный живот любовника.
На исходе второй недели, когда Кучики окончательно изменяет некогда легендарное самообладание, и он буквально готов накинуться на Зараки, тот, наконец, находит место.
Заброшенная лаборатория Урахары Киске, ныне даже не примыкающая к расположению двенадцатого и, фактически, ничейная.
Но уникальность места обусловлена вовсе не в его бесхозностью, а тем, что хитрый панамочник огородил лабораторию таким образом, что бы она становилась ненаходима для реяцу-радаров. Своего рода прототип его знаменитого подвала на грунте.
Даже сбегая из Готея Киске умудрился опечатать свое детище по всем правилам, так что Бьякуе приходится изрядно повозиться, прежде чем хитрые механизмы поддаются, а у него едва ли не руки трясутся от желания скорее преступить к «компрометирующим вещам».
Наконец, когда тяжелая железная дверь гулко закрывается за ними и в коридоре загорается тусклое аварийное освещение, он с силой припечатывает Кенпачи к стенке, мертвой хваткой вцепляясь в отвороты его хаори. Застиранная ткань трещит под пальцами, но ему плевать, плевать на все…Плевать на пыль и холод и на тихий смех Зараки. Плевать на собственные онемевшие ладони и стертые в кровь колени, плевать на резкую, тянущую боль во время слишком резкого проникновения.
Он хочет. Он так хочет почувствовать сильного, стального Кенпачи в себе, насадиться на него до упора, что бы почувствовать пульсацию чужой плоти внутри себя… Наконец, когда Бьякуя с протяжным стоном изливается в жесткий кулак и закусывает протолкнутые в рот до костяшек чужие пальцы, они некоторое время неподвижно лежат на холодном полу, собирая вспотевшими спинами толстый слой пыли.
Зараки достает откуда-то из вороха своей одежды прямоугольную пачку с красной этикеткой и выщелкивает оттуда одну длинную белую трубочку. Сигареты, вспоминает Бьякуя, как-то видевший своего лейтенанта с этой штукой в генсее.
Кенпачи, тем временем, собирает пальцы левой руки щепотью и между ними вспыхивает яркое золотое свечение, похожее на вспышку шаровой молнии. Поднеся кончик сигареты к сгустку реяцу, он прикуривает и откидывает голову, упираясь затылком в холодный бетон.
- Отличная штука, если трубку забивать лениво, - расслабленно улыбается он, выпуская в низкий потолок ровное колечко дыма. Кучики тянется к его руке и неумело, совершенно по-детски затягивается и тут же кашляет так, что на глазах выступают слезы.
- Ну и гадость, - шипит он, отплевываясь от горького дыма.
- Ты просто неправильно затянулся, - смеется Кенпачи, собирая пальцами влажную дорожку со щеки Бьякуи.
С этого момента и начинается их совместное безумие.
Синяки, ссадины, царапины и засосы…Гинпаку сейчас приходится как нельзя кстати, становясь удивительно функциональной вещью, а Зараки обучается выпутывать кенсейкан и аккуратно откладывать его в сторону за рекордное время – пятнадцать секунд. Даже сам Бьякуя не может справиться с заколкой так быстро.
В чудо-лаборатории Урахары они могут не сдерживаться и Зараки снимает наконец свою дурацкую повязку с глаза. Теперь во время оргазма Кучики с головой накрывает волна золотого свечения и Бьякуя едва ли не бьется в конвульсиях от интенсивности ощущений. Судя по лукавому прищуру Аясегавы, который Кучики изредка ловит на себе, теперь, его некогда бледно-розовая, как лепестки сакуры реяцу приобрела богатые вкрапления темного золота.
Ощущение конца подкрадывается постепенно.
Они сами виноваты в этом. Пытаться утаить происходящее – все равно, что набросить ткань на горящий факел. Слишком много чувств, слишком много животной страсти, слишком много всего, что бы по Готею не поползли слухи.
Зараки плотнее запахивает косоде, но это не помогает скрыть длинных красных царапин на груди. Кучики, даже в тридцатиградусную жару по уши замотан в гинпаку, но и это бесполезно – распухшие от жестких поцелуев губы болезненно саднят, не оставляя простора для воображения обывателей.
И даже Рукия…Деликатная, корректная Рукия, никогда не сующая нос не в свои дела, как-то раз осведомляется у брата о состоянии его личной жизни. Судя по лицу девушки, она ничуть не жалеет о том, что муж ее мертвой сестры нашел свое счастье еще раз, сняв наконец с себя траур по жене.
С каким-то леденящим внутренности спокойствием Бьякуя мысленно делает ставки, через сколько недель сплетники могут сложить два и два, соотнеся внезапно повеселевшего Кучики со столь же внезапно подобревшим Зараки.
Оказалось, мозги у любителей промыть чужие кости мозги работают не так споро, как он думал.
Почти два месяца Ренджи ходит с лицом любопытным, как у почившего ныне Ичимару, но вопросы задавать остерегается, справедливо рассудив, что все тайное рано или поздно станет явным и для выяснения правды не обязательно жертвовать собственной головой и карьерой.
Лишь изредка, когда рукава Кучики чуть соскальзывают вверх, обнажая синяки в виде отпечатков пальцев, или капризный шелк шарфа спадает с ключиц, демонстрируя всему миру смачные багровые засосы, в глазах лейтенанта зажигается воистину фанатичное любопытство, так что Бьякуя, идя от особняка к заброшенной лаборатории, старательно петляет, сбрасывая предполагаемый «хвост».
Со временем их секс становится лишь жестче и отчаяннее. Кенпачи понял, что с любовником можно не церемонится и перестает сдерживать себя, покрывая атлас белой кожи метками собственника. У Кучики болит все, что только может болеть: кожу саднит от укусов и царапин, растянутые мышцы ноют от каждого неосторожного движения, ранки на губах не успевают закрываться… Но ему безразлично. Ему так глубоко безразлично, что порою становится страшно от собственного спокойствия перед лицом неминуемого Апокалипсиса.
Если бы еще полгода назад ему сказали, что он бы позволит любовнику вытворять с собой такие вещи, то он бы лишь поджал губы и познакомил наглеца с лезвием катаны.
Но сейчас… Сейчас он сходит с ума от соленой кожи, от капель пота, от грубости и несдержанности…
Определить, что настал день «икс» легко. Достаточно лишь взглянуть на красного как рак Ренджи, который никогда не умел скрывать собственных эмоций и можно понять, что о его бурном романе с Зараки Кенпачи знает как минимум весь Готей и пара-тройка первых районов Руконгая.
Лейтенант весь день ходит не поднимая головы, но когда думает, что капитан не видит, пялится абсолютно круглыми, огромными как чайные блюдца глазами. И от этого Бьякуе становится одновременно смешно и тошно.
О том, что бы поговорить с Кенпачи и речи быть не может. Сейчас и на ближайшие пару лет, они - самые популярные персонажи во всем Сейретее и давать лишних поводов для сплетен не стоит.
Адская бабочка влетает в раскрытое окно и, медленно, словно рисуясь, перебирая крыльями, садиться ему на плечо.
- Не падай духом, Бьякуя. Прорвемся, - веселым голосом Кенпачи говорит она и рассыпается невесомым пеплом.
Почему-то от этой короткой фразы на душе становится легче и привычная тренировка в додзе, сейчас кажущаяся сущей пыткой перестает представляться такой уж мучительной.
Конечно, это не отменяет десятков любопытных взглядов и шума шепотков за спиной, но… Но все воспринимается как-то легко, словно досадная помеха в виде крошек на простыне.
А вот справиться с собранием капитанов оказывается не так просто, как с любопытством рядовых. Ямомото, как всегда уже в курсе последних событий, но никак не выказывает своего неодобрения, лишь переводит долгий взгляд с одного на другого, но по его лицу невозможно прочесть ничего.
Сой Фонг не скрывает своего возмущения, но, видимо, команды «фас» еще не было, так что она ограничивается презрительно-возмущенным взглядом и тут же отворачивается, встретившись с прозрачным льдом глаз Кучики.
Куроцучи привычно витает где-то там, в научных сферах и лишь негромко поскрипывает насчет каких-то «странных флуктуаций». Кераку и Укитаке хитро переглядываются, а по стандартно-благостному выражению лица Уноханы невозможно понять ничего. Зато, юный Тоширо виден как на ладони: смущение пунцовыми пятнами проступает на его хорошеньком лице и Бьякую, внезапно, одолевает смутное желание выкинуть что-нибудь эдакое, в стиле Кенпачи.
Сам же Зараки выглядит точно так же, как и обычно: скучающая мина и расхлябанная поза. Лишь трещинка на нижней губе свидетельствует о жаркой ночи, но ее вряд ли кто заметит у капитана одиннадцатого вечной сбитые костяшки пальцев и едва ли не кровавые мозоли от упорных тренировок.
Рукия, только-только вернувшаяся из генсея неожиданно поддерживает его, но не говорит ни слова – лишь тепло улыбается, неожиданно ярко напомнив Хисану.
Два дня проходят в диком напряжении.
Кучики постоянно ждет, что вот сейчас разверзнется небо и в него ударит карающая молния или, что за ним, прямо в поместье придет Сой Фонг во главе отряда неприметных ребят в черном и его заточат в Гнездо Личинок, как потенциально неблагонадежного шинигами.
Но ничего не происходит. И, даже Ренджи, кажется, смиряется с новостью-бомбой о собственном обожаемом тайчо. Во всяком случае, он больше не краснеет, стоит только Бьякуе появится в расположении шестого, не запинается на ровном месте и не путает квитанции в делах.
Впрочем, взглядов, жгущих прямую как палка спину все еще хватает и, кажется, с каждым днем их становится все больше.
Благо, пост капитана позволяет не опасаться конфликтных ситуаций с недоброжелателями. Все, кому что-то не нравится, предпочитают промолчать и позубоскалить за спиной, не рискуя впрочем, связываться с Кучики.
Хорошо, что Ичимару больше нет, с некоторой долей облегчения думается Бьякуя, иначе этот лис точно не упустил бы возможности поиздеваться над ним.
Клановое собрание, наметившееся на конец октября подобно низкой грозовой туче, в которой то и дело виднеются приглушенные вспышки.
С каждым днем, уверенность в собственных силах истаивает. Его вдруг вновь посещают полузабытые страхи, ведь если даже Хисану – женщину репродуктивного возраста пришлось отстаивать с боями и ультиматумами, то что уж говорить о Зараки? Мужчине, капитане, имеющем дурную славу, гремящую далеко за пределами Готея.
Двадцать девятого октября наступает апогей и, будучи больше не в силах выносить затихший особняк, Бьякуя отправляется в Руконгай.
Кенпачи ждет его на той же поляне, в той же позе, что и всегда. Они не договаривались о встрече и не виделись наедине почти полторы недели. Наверное, будь он чуть менее подавлен развернувшимися событиями, он бы непременно воспользовался ситуацией, но сейчас… Сейчас они замирают в шаге друг от друга и пристально вглядываются друг в друга, словно пытаясь найти ответы, на мучавшие их все это время вопросы в глубине чужих глаз.
Почему-то, Бьякуя только сейчас замечает, какие необычные у Кенпачи глаза. Цвета старого золота. Цвета опавшей листвы. Цвета темного меда… Это маленькое открытие неожиданной болью проходится по сердцу и ему вдруг делается страшно от одной только мысли о том, что он больше никогда не сможет быть к этому демону из Зараки так же близко, как и сейчас. Так близко, как уже привык на протяжении этих полубезумных шести месяцев.
Этот шаг они преодолевают как в замедленной съемке, словно в дурном сне, двигаясь тягуче и нереально плавно, будто бы их движения тормозит толща воды. Но, наконец, они делают этот шаг и Кенпачи обхватывает ладонями лицо Бьякуи и, наклонившись к нему, приникает совершенно непривычным, совершенно нежным поцелуем к его уже зажившим губам.
В этом поцелуе нет страсти и жара. В нем лишь желание поддержать и помочь. И Кучики закрывает глаза, отдаваясь на волю этим сильным, уверенным рукам.
Бой, а по-другому клановое собрание и не назовешь, выдается напряженным. Потери несут обе стороны, но, все же, каким-то чудом Бьякуе удается отстоять место главы клана.
Он покидает зал с прямой спиной, гордо вскинув голову и развернув плечи и, лишь переступив порог собственного дома, обессилено приваливается к косяку.
Определенно, не каждый аранкар обладает хваткой его дражайших родственников.
Но ему до сих пор с трудом верится в то, что все закончилось. В то, что он выдержал и сумел отстоять свое право на глоток свободы, физически необходимый ему в этих кандалах круговой поруки.
Той же ночью он встречается с Кенпачи.
Пустая лаборатория Киске жалобно мигает аварийным освещением, а в хозяйской спальне дома Кучики появляется незнакомец с грубоватым руконгайским выговором.
Автор: Maksut
Бета: Торетти
Фендом: Bleach
Рейтинг: R
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Жанр: romance
Размер: миди
Саммари: Хождение по дороге между «любовью» и «ненавистью» старо как мир, но с каждым может произойти впервые.
Дискламер: отказ от прав
Размещение: с разрешения автора
Предупреждение: slash, маты, частичное АU, ООС, очень феминный Бьякуя. Кинк детектед!
От автора: Благодарю Торетти за то, что смогла таки выкроить время для беттинга и воистину героическим образом выдержать натиск моих беспокойных писем)). Имеется вольный вбоквелл-текст "Изнанка" затрагивающий этот же пейринг глазами Аясегавы Юмичики.
Жажда свободы.
Глава 2.
Глава 2.
Кенпачи появляется лишь к полуночи.
- Ячиру болеет. Капризничает, - словно оправдываясь, говорит он и усаживается рядом. Бьякуе холодно сидеть на земле, но принести плед он все же не решается, ограничиваясь одной лишь шерстяной накидкой. Зараки все так же без хаори, но весенняя свежесть, судя по всему, волнует его в последнюю очередь, Кучики сидит в двух шагах от него, но даже отсюда чувствует жар его тела.
- Понимаю, - кивает Бьякуя, хотя, на самом деле, ни черта не понимает.
Он совершенно ничего не понимает в происходящем. Зачем им, двум капитанам, двум полным противоположностям, все это нужно?
Вопросы, которые он отгонял от себя весь день, вдруг наваливаются на него с новой силой и ему становится физически неуютно под их гнетом.
Зараки словно читает его мысли и с какой-то совершенно непривычно философской ноткой выдает:
- Кучики, ты умный. Но иногда твой мозг – твой враг. Понимаешь, некоторые вещи происходят просто потому, что происходят. И не нужно ломать голову над причинно-следственными связями.
Факт, что неотесанный Зараки знает такие слова но, главное, понимает их значение, окончательно ставит Бьякую в тупик и он решает все же прислушаться к совету и «не ломать голову». Все равно она уже сломана задолго до этих событий.
- Ты, кстати, тоже зимой болел, да? – неожиданно спрашивает Кенпачи.
- Да, простудился, - не скрывая удивления в голосе, говорит Кучики.
- Я просто слышал, как Ренджи с Юмичикой перетирают по этой теме. Кстати, наш павлинчик походу запал на тебя, Кучики, - смеется Зараки.
Он вообще много смеется, этот незнакомый Зараки. Сейчас, когда они наедине, в нем словно бы что-то меняется. Нет, он все так же остается грубоватым руконгайцем без царя в голове, но… Но он какой-то другой. Не мягче, не тактичнее… просто другой. Бьякуя не может подобрать слов, что описать эту странную перемену в Кенпачи, но он ее чувствует и ему этого вполне достаточно.
Как там сказал сам Зараки? «Некоторые вещи происходят, потому что происходят»?
Видимо, то же самое можно сказать и о чувствах.
Некоторые чувства мы просто чувствуем. И не стоит пытаться их объяснить и рационализировать.
Такой подход ему в новинку, но… Нельзя отрицать того, что так легче. Проще. И, в тоже время, удивительным образом понятней.
- А чего у Унохане не пошел? – развивая тему, спросил Кенпачи.
- Не хотел, - просто отвечает Бьякуя, с удовольствием отмечая про себя, что и в этот раз ему не придется объяснять причин своих поступков.
- Понимаю, - хмыкает Зараки и трет грудь.
Даже в лунном свете шрам виден отчетливо – глянцевой полосой он разделяет грудь на две половины. Воспоминания об Ичиго заставляют улыбнуться и в очередной раз почувствовать прилив благодарности к мальчишке. Если бы не он…
- Интересно, как там у него дела?
- Как и у всех подростков, - хмыкает Бьякуя, - Нормальная жизнь.
- Ты говоришь так, как будто бы сам знаешь, что это такое – «нормальная жизнь», - Кенпачи с улыбкой смотрит на него.
- Скажем так: я весьма начитан и знаю, что входит в понятие «нормальная жизнь». И надеюсь, что у Куросаки она есть и будет. Как можно дольше. А потом он попадет к нам.
- Угу, уже готовлю место в отряде, - не то в серьез, не то шутя кивает Зараки.
- Боюсь представить, во что превратится одиннадцатый…
- Думаешь, не смогу построить мальчишку?
- Построить-то построишь, - скептически выдает Бьякуя, - Вот только толку от этого…У тебя крайне специфичные понятия о субординации.
- Специфичные – не специфичные… Главное, что есть. А остальное придет со временем.
- Соглашусь, - неожиданно легко кивает Бьякуя.
- Ты чего, замерз что ли?
- Я в порядке, - едва ли не стуча зубами, отзывается Кучики. Эта ночь заметно холоднее предыдущей, и свежий ветер с близкого озера вызывает невольную дрожь.
- Держи, захватил для мерзляков, - хмыкает Зараки и протягивает ему увесистую флягу. Внутри оказывается на удивление приличное сливовое вино. Крепкое, но без мерзкого спиртового послевкусия. Согревает отлично и уже через четверть часа Бьякуя чуть ослабляет завязки на накидке.
Постепенно, размеренный ход беседы замедляется. Сказывается бессонная ночь и выпитое, так что Кучики неудержимо клонит в сон. Когда паузы в разговоре затягиваются до неприличия, он, наконец, понимает, что ему пора домой. Хотя, судя по цвету неба, спать ему осталось часов пять, не больше.
От долгого сидения ноги затекли, и в голову ударяет вино, так что он неловко поднимается, и чуть было не летит в траву, но Зараки оказывается проворнее.
Он все такой же горячий, как и в начале вечера, а его грудь жесткая и твердая, словно отлитая из камня.
С неохотой отстранившись от невольного источника тепла, Кучики сбивчиво благодарит его и идет домой.
- Эй, Кучики, что ж ты не сказал, что пьянеешь как девица? Я бы тебя вовремя остановил, - подхватывая его от очередного падения, мягко смеется Зараки.
- Я не…Я просто давно не пил.
- Давно? Это сколько?
- Пятьдесят.
- Лет? Ого, ну ты молоток и трезвенник, Кучики, - Кенпачи крепко берет его за плечи и аккуратно, словно он в действительности подвыпившая девушка, ведет через лес.
Бьякуя не пил с того самого момента, как вышел из своего полугодового запоя. Даже вспоминать это время тяжело – в висках тут же собирается тупая ноющая боль, а на языке чувствуется прогорклый вкус саке. Он пил шесть месяцев не просыхая ни на день…Хорошо, что организм шинигами намного крепче, чем у людей, не то бы он точно допился до коматозного состояния.
Идти рядом с Зараки оказывается неожиданно удобно и даже…уютно?
Он высокий и большой, а хватка его горячей руки на талии надежно-крепкая, не дающая споткнуться и упасть. От него пахнет недавно выпитым вином – сам Кенпачи прикончил большую половину, но опьянения ни в одном глазу, видимо, сказывается опыт, мускусом и чистым телом. Миф о том, что Зараки неряха развинчивается на глазах и даже его обыкновенное потрепанное хаори не вызывает больше в Бьякуе былого отвращения.
Наконец, они доходят до особняка. Дом погружен в тишину и темноту – горят лишь редкие фонари на террасе, да в комнате сестры включен ночник.
- Спасибо, что помог… - неожиданно смущаясь, благодарит Кучики.
- Я напоил, я и довел, - ухмыляется Кенпачи и Бьякуе вдруг неудержимо хочется сделать что-нибудь эдакое… Хлопнуть по плечу или пожать на прощание руку.
В итоге, выбирая между двумя столь откровенными для него выражениями приязни, он выбирает первое.
Плечо у Зараки такое же горячее и твердое, как и грудь. И его жест, судя по всему, становится для него неожиданностью.
- Ого, - выдает он и Кучики смущенно хочет было убрать руку, но Кенпачи накрывает ее своей.
Ладонь у него такая же, как и весь он – теплая, жесткая, мозолистая, и очень…уверенная.
Утро застает Бьякую ярким весенним солнцем, пробивающимся сквозь неплотно задернутые шторы и легким похмельем.
До тошноты, до омерзения знакомое состояние изрядно портит настроение, а вчерашняя откровенность с Зараки Кенпачи и вовсе выбивает почву из-под ног.
Холодный душ и чай вместо полноценного завтрака возвращают ему внешнюю видимость привычной собранности и бодрости. За неимением лучшего, он быстро переодевается и, коротко переговорив с выходящей из дома Рукией, отправляется на работу.
Похмелье отступает лишь к одиннадцати, но голова совершенно отказывается работать раньше обеда. Но Бьякуя уже настолько привык заставлять себя делать то, чего делать совершенно не хочется, что не обращает на эти глупые выходки безвольного тела никакого внимания, сосредоточенно вчитываясь в отчет.
Что-то не сходится и он еще раз пересчитывает цифры в уме, а потом, открыв баночку с красными чернилами, делает пометку на полях, снабжая ее восклицательным знаком и припиской: «Будь внимательнее».
Конец квартала – привычный аврал на работе, так что они засиживаются едва ли не до полуночи. Наконец, сжалившись над отчаянно зевающим и трущим глаза лейтенантом, Бьякуя отпускает его домой и еще почти час сидит, перепроверяя проделанную работу.
На самом деле это вовсе не обязательно. Они уже проверяли написанное и вряд ли пропустили что-нибудь важное, но… Идти домой нет желания совершенно. Рукия, наверняка, уже спит, а оставаться наедине с собственными мыслями почему-то остро не хочется.
Самый очевидный, самый желанный и самый безумный вариант – отправиться на поляну. Кстати, сегодня последний день цветения сакуры.
Нет, конечно, и завтра и послезавтра еще можно будет застать это розовое великолепие, но за ночь оно существенно вылиняет и потеряет львиную долю своего очарования.
Наконец, проиграв битву с собственным иррациональным упрямством, он, прямо из офиса спешит в Руконгай.
От дуновения шунпо лепестки на ближайших деревьях приходят в движение и плавно опадают.
- А я уж думал, что ты не придешь.
Зараки сидит на траве, сжимая в одной руке флягу.
- Как видишь, я пришел. Конец квартала, работы много. А спихнуть все на подчиненных совесть не позволяет, - пожимает плечами Кучики и присаживается рядом.
- Не совесть, а паранойя. Как бы они там без тебя чего не натворили, - выразительно трясет фляжкой Кенпачи, - Давай, присоединяйся, а то опят продрогнешь.
- Решил споить меня? – прищурившись, спрашивает Кучики, но все же делает глоток уже знакомого пряного вина.
- Угу, тебя споишь…
Этот руконгаец явно знает больше, чем показывает, мелькает и исчезает мысль в голове у Бьякуи.
Они долго молчат. Кучики лежит на спине и смотрит на звезды. Редкие лепестки приземляются ему на лицо и путаются в волосах, свободных от кенсейкана.
Костяное украшение лежит в стороне, мрачно белея в полумраке.
Когда Бьякуя его снимает, Зараки, словно ребенок, радостно и недоверчиво следит за ним внимательным взглядом.
- А, так вот как эта штука крепится, - хмыкает он, разглядывая кенсейкан, зажатый меж тонких пальцев Бьякуи, - Нафига ты это носишь? Неудобно же.
- Это, как и гинпаку, - он касается пальцами шарфа, - Знаки отличия главы клана Кучики. Положение обязывает. Да и привык я уже. Без них наоборот как-то странно.
- Понятно.
Он ложится рядом с Бьякуей и вытягивает в полный рост. От собеседника снова пышет жаром как от печки и Кучики невольно придвигается поближе.
В ту ночь они почти не разговаривают. Бьякуя многое хочет спросить у Зараки о жизни в Руконгае, к которому его словно магнитом притягивало все детство и юность, о нем самом, но… Молчание оказывается неожиданно комфортным и он не хочет нарушить его неосторожной репликой.
Когда начинает светать, они вновь привычным маршрутом возвращаются в Готей. Бьякуя не так пьян, как вчера, но, все же, отчего-то позволяет Кенпачи обхватить себя за талию и придерживать всю дорогу.
От его близости тепло не только телу. От близости этого странного и совсем не такого простого, как казалось на первый взгляд Зараки тепло где-то глубоко внутри. Там, где уже долгое время жжется лишь лед.
Странно, наверное, это должно пугать его. Пугать глубиной непонятных чувств и ощущений. Страшить перспективами возможных перемен, но…
Но Бьякуя спокоен так, как не был… Он даже не может вспомнить, когда в последний раз ему было так легко и спокойно.
Возможно, когда была жива Хисана.
Они останавливаются у высокой каменной ограды.
Кучики не хочется разрывать этого их тесного полуобъятия, такого странного и нелогичного… Он вообще чувствует себя как-то странно и нелогично.
Наверное, будь на месте некогда ненавистного Зараки кто-нибудь другой, Бьякуя бы вел себя совершенно иначе, так, как привык. Так, как все привыкли его воспринимать.
Но рядом с Кенпачи можно быть…можно быть странным. И нелогичным.
Он не осудит и даже не рассмеется, ведь он и сам такой – странный и нелогичный.
В тот момент, когда Зараки подается вперед и наклоняется, у Бьякуи перехватывает дыхание.
Это его первый поцелуй за много-много лет.
Прежде, он целовался лишь с Хисаной и несколькими девушками из Академии. Шутливые «чмоки» в щеку от Йоруичи, конечно, не в счет.
И этот поцелуй не похож ни на один из тех, что ему доводилось испытывать.
Зараки властен, но ничуть не груб. У его губ и языка вкус вина и меди, и от этого сочетания у Бьякуи отключается мозг. А тело, коварное тело, словно только и ждавшее возможности захватить контроль, нагло и до бесстыдства чувственно подается вперед, прижимаясь, нет, вжимаясь в каменный рельеф торса Кенпачи.
Сильные руки обвиваются вокруг талии и он, словно растение к солнцу, тянется к сухим обветренным губам, привставая на цыпочки, что бы хоть как-то ликвидировать разницу в росте.
Сейчас демон из Зараки мало похож на себя - в этой битве он терпелив и почти сдержан. Бьякуя чувствует, как с каждой секундой тому все сложнее контролировать собственные порывы и, решив, что на сегодня игр с огнем хватит, он отстраняется.
Тяжело дышащий, без кенсейкана, с разрумянившимися щеками, он чувствует себя невероятно уязвимым, и если Зараки сейчас ляпнет что-нибудь в своей обычной манере, то гнева Сенбонзакуры или, на худой конец банального хука с права ему не избежать.
Но Кенпачи молчит. Лишь тяжело вздымается и опадает его грудь под тканью косоде.
- До встречи, Бьякуя, - говорит он и, развернувшись, растворяется в предрассветных сумерках.
- До завтра, - шепотом прощается Бьякуя, вглядываясь ему в след.
Их безумные, нелогичные и парадоксальные отношения закручиваются с неожиданной быстротой.
Да и можно ли назвать все это отношениями?
Ни Бьякуя, ни Кенпачи не произносят вслух то, о чем думают оба. Чем меньше конкретики, чем меньше определенности, тем надежнее будет их необъяснимая связь.
Не отношения, не любовь, не секс… Просто связь, установившаяся между двумя такими разными людьми.
И связь эта существует лишь с полуночи и до первых рассветных сумерек. Все же остальное время они ведут себя как обычно: пикировки, холодность, нападки… Никто, никто не должен ничего заподозрить.
И лишь там, на расцветшей поляне в короткие часы летней ночи, они могут быть собой. Им больше не нужно вина. И глупых предлогов. И ненужных, неловких разговоров.
Теперь их беседы происходят на интимном языке тела. Слишком интимном, что бы он мог происходить при свете дня.
Но света молодой луны и ярких звезд вполне достаточно для того, что бы видеть друг друга, но не замечать условностей и стыда, поэтому, даже Бьякуя привыкший к полумраку супружеской спальни может раскрыться, подаваясь навстречу все новым и новым удовольствиям.
То, что происходит между ними мало похоже на секс в привычном понимании этого слова.
Поначалу Бьякуя опасается, что Зараки оправдает свою репутацию, и в постели окажется типичным эгоистом. Но тот, как обычно, удивляет.
Кенпачи – чуткий любовник, и Кучики с удивлением осознает, что в его таком знакомом, таком изученном до мельчайших подробностей собственном теле может оказаться столько чувствительных мест. Хотя, вполне возможно, что все эти места столь чувствительны лишь под уверенными пальцами Кенпачи.
Но, при всей своей дисгармонирующей со внешним обликом нежности, Зараки все же остается мужчиной и, после долгих колебаний Бьякуя все же решается пойти до конца.
В свой первый раз Кучики невероятно напряжен. И дело даже не в боли, а в том доверии, что он оказывает этому малознакомому руконгайцу, распростершись под ним, открываясь и буквально выворачиваясь наизнанку. Бесстрашный капитан боится. Боится быть непонятым, использованным и ненужным… Страх вновь остаться в одиночестве почти парализует его.
Но оно того стоит. Пускай и не с первого раза, но, постепенно, шаг за шагом он открывает для себя совершенно новое, незнакомое доселе удовольствие.
Теперь, наверное, он отчасти понимает женщин, теряющих себя, стонущих и прогибающихся от одного лишь прикосновения. Зная, какое наслаждение может принести это ощущение наполненности и целостности, Бьякуя уже не может отказаться от него, подсаживаясь на секс с Зараки как на наркотик.
Они все меньше спят по ночам, и все больше времени проводят вместе.
Кучики кажется, что в его ладони навечно въелся горьковатый зеленый травяной сок, а сам он, от волос и до костей пропах полевыми цветами, свежим потом и им – Кенпачи.
Странно, что никто не замечает перемен в нем. Но, возможно, он просто хорошо маскируется, хотя скрывать круги под глазами от хронического недосыпа все сложнее.
Их крошечный мирок на двоих, существующий лишь с заката и до рассвета едва не разрушается как карточный домик от одного лишь дуновения ветерка.
- Кучики-тайчо, мне нужно поговорить с вами, - женоподобный красавчик из отряда Зараки вылавливает его на выходе из штаба. С трудом, но, все же вспомнив его фамилию, часто мелькавшую в рассказах любовника, он строго спрашивает:
- Это не может подождать начала следующего рабочего дня?
- Боюсь, что не может. К тому же, это дело сугубо личного характера.
Бьякуя чувствует, как у него холодеют пальцы, а в голове, словно бомба взрывается лишь одна паническая мысль: «Он знает! Он все знает!». В воображении мигом проносятся яркие картины позора, когда каждый рядовой может позволить себе обсудить его, Кучики, личную жизнь. А что с ним сделают на клановом совете…Об этом лучше на задумываться.
Но, Кучики не зря был Кучики. Он – лучший мастер ледяных масок во всем Сейретее – ни тени эмоций не мелькнуло в его глазах или на лице.
- Личного? – умело разыгрывая холодное удивление, переспросил он, - Что ж, излагайте. Только коротко, я спешу.
- О, это не отнимет у вас много времени, - офицер усмехается и поправляет волосы, - Может, отойдем чуть в сторону?
Когда они уединяются в тени старых лип, Аясегава первым делом оглядывается, и лишь потом смотрит на Бьяую. Его вечно флиртующий, насмешливый взгляд серьезнеет и становится неожиданно жестким.
- Кучики-тайчо, от меня можете не шифроваться. У меня, знаете ли, есть одна крайне интересная особенность – я очень чувствителен к чужой реяцу. Так что, к концу дня я могу «считать» по одним лишь оттенкам энергии с кем и как именно вы общались последние сутки, - Аясегава понижает голос, - Так что ваши…встречи с Зараки-тайчо я просек с первого же раза в начале апреля. У капитана, знаете ли, весьма специфичная реяцу… ее я учую и за километр, а вы… Вы ею пропитаны насквозь.
Бьякуя на долю секунды устало прикрывает глаза. Черт…черт! Это же надо так попасться!
Впрочем, и сам Кучики был весьма чувствителен к чужой реяцу, но настолько тонких нюансов не улавливал. Значит, вполне возможно, что Аясегава – единственный в Готее уникум, просекший интимную связь между двумя капитанами.
Смерив его самым холодным, из арсенала своих ледяных взглядов, Бьякуя не удержался оттого, что бы не прикинуть быстрый и простой способ решения наболевшей проблемы: сколь бы уникальным ни казался этот офицер, он всего лишь офицер и против капитана ему точно не выстоять.
- Я не желаю зла ни вам, ни, тем более, Зараки-тайчо, - на удивление спокойно говорит Аясегава.
- И?... - теряя терпение, спросил Кучики.
- Просто, хочу предупредить вас, Кучики-тайчо. Вишневая роща в третьем районе, конечно, место очень…уединенное, но все же… Здесь даже не нужно быть мною, что бы почувствовать всплеск реяцу Зараки-тайчо, когда он…в общем, вы понимаете. Я лишь хочу избавить капитана от лишних проблем. И спасти вашу репутацию заодно.
- Тогда почему ты пришел ко мне, а не напрямую к своему капитану? – недоверчиво прищурившись, спросил Бьякуя.
- Потому что, при всех его неоспоримых достоинствах, ему, порою, недостает дальновидности, чего у вас хватает в избытке, - терпеливо, словно маленькому, объяснил тот.
- Приму информацию к сведению, офицер Аясегава, - сухо кивнул Бьякуя и, развернувшись, чинным шагом стал удаляться от штаба вверх по улице, чувствуя между лопаток пронзительный взгляд неожиданно сообразительного красавчика.
- И что он в нем нашел? Тощий да ледяной… – фыркает Мадараме, потирая ушибленную лысину. На ее сияющей поверхности уже начала наливаться розовая припухлость.
Юмичика явно был сегодня в ударе, несмотря на то, что почти всю тренировку пересказывал другу свой разговор с Кучики.
- Ну… он интересный, - пожал плечами Юмичика. Хотя при последней встрече тени под глазами и нездоровая бледность ощутимо скрали «интересность» утонченного лица Кучики.
- Да ну, - Иккаку поднимает с пола переломленный надвое бокен, - По мне так лучше Мацумото. Или та же Исане из четвертого.
- У тебя крайне…мм, непритязательный вкус, - усмехается Аясегава, помогая другу собирать разлетевшиеся по додзе щепки.
- Притязательный-непритязательный…какая в жопу разница, - он гогочет и выкидывает негодное оружие в мусорный бак.
Позже, они лениво греются на солнце. Иккаку, несмотря на свое назначение, все еще целыми днями пропадает в одиннадцатом, спихивая все капитанские обязанности на новоиспеченного лейтенанта.
- А тайчо стал того… добрее что ли.
Юмичика округляет глаза:
- С чего ты взял?
- Ну, раньше он офицеров гонял пока встать не смогут, а последний месяц только до дрожащих коленок.
- Хм… не стану отрицать. Знаешь, мне кажется, что этот Кучики не так уж и плох, - задумчиво выдыхает Юмичика, - Тайчо хорошо разбирается в людях.
- И то верно.
- Нам нужно поговорить.
Будь Зараки чуть опытнее в отношениях, то насторожился бы сразу, как только услышал эту фразу. Но жизнь Зараки Кенпачи была полна лишь кровопролитными драками и веселыми пьянками, так что, не подозревая ничего плохого, он спокойно кивает и усаживается позади Кучики, чья талия знакомым изгибом ложиться в ладони и лопатки прижимаются к груди.
Бьякуя, кратко и максимально информативно обрисовывает сложившуюся ситуацию. Реакция Кенпачи его удивляет.
- С этим Аясегавой вечно было что-то не так, - ворчливо отзывается он, - Но я рад, что первым допетрил он, а не проныры из отряда Сой Фонг.
Кучики невольно соглашается с тем, что офицер из отряда Зараки – меньшее из зол, которое могло с ними приключится. Вряд ли Сой Фонг ограничилась бы предупреждением.
- Что будем делать?
Вариант с «разбежаться» они почему-то даже не рассматривают.
Хотя все то, что еще осталось от здравого смысла буквально кричит: «Беги! Спасайся!», но… Зараки Кенпачи и здравый смысл несовместимы и Кучики Бьякуя, впервые за долгое-долгое время принимает свое собственное решение, выбирая первое.
- Что-нибудь придумаем, - неожиданно легко пожимает плечами Кенпачи, - А пока…а пока мы просто поваляемся. Может, поспим. Но не будем заниматься «компрометирующими вещами», дабы не привлекать внимание.
Бьякуя едва сдерживает ехидную усмешку, но в ту ночь они действительно лишь лежат на расстеленном хаори с символом шестого отряда на оборотной стороне, лениво и медленно целуются, не то разжигая, не то пытаясь затушить поднимающуюся страсть.
Но самое главное, он почему-то верит, безусловно и безоговорочно, как не верил даже себе в это кенпачевское «что-нибудь придумаем».
Две следующих недели превращаются в ад.
Кучики, даже будучи подростком никогда не испытывал такого острого, такого мучительного и всепоглощающего желания. Мысли о Зараки Кенпачи становится действительно навязчивыми, формируясь в какую-то идею фикс где-то там, глубоко, под самой коркой.
У него, как у мальчишки, встает на один лишь низкий голос, на звон дурацких бубенцов, на широкую спину, обтянутую белой формой… А собрания капитанов, особенно, если они случаются в разгар тренировки, становятся сущей пыткой.
На Кенпачи уже знакомое серое кимоно из грубой ткани, влажное на спине, в подмышках и груди. Вся его кожа блестит от пота, крохотные капельки скопились над верхней губой и он все еще тяжело дышит: воздух с хрипом проникает сквозь узкие приоткрытые губы.
Но хуже всего – грудь. Полуобнаженная мускулистая грудь, виднеющаяся в распахнутом вороте косоде.
Бьякуя знает на вкус каждый сантиметр этой бронзовой кожи. Знает все впадинки и выпуклости, знает каждый шрам и помнит каждое полушутливое воспоминание Зараки в стиле: «а вот это я с меносом поцапался» и «а тут мы с Куросаки решили потренироваться»…
И его ведет, ведет, ведет…Ведет, как не вело никогда в жизни.
А Кенпачи – гад, кажется, подозревает о его состоянии, но лишь подливает масла в огонь, когда, скрещивая руки на груди, словно нарочито шире распахивает полы косоде и на контрасте со светло-серой, фактурной тканью мелькает темная ореола напряженного соска.
Бьякуя закусывает щеку изнутри и весь остаток собрания глотает собственную кровь, вперемешку с жадной слюной…
Это даже не страсть и не желание. Это вожделение.
Еще никогда прежде он не испытывал столь интенсивной, выжигающей изнутри потребности в ком-то. Быть рядом, каждый день, каждую ночь, не отпуская ни на секунду. И если бы его одержимость была слабее, хоть чуть-чуть, но слабее, он нашел бы в себе силы прекратить это сумасшествие…а это было форменным сумасшествием, сомнений не оставалось.
Они вместе с начала мая - это почти два с половиной месяца, но каждый раз – как в первый.
Горячая реяцу, словно скользнувший по коже клинок – щекочет нервы, обжигая своей мощью, а сухие властные ладони заставляют выгибаться и просить больше, сильнее, глубже… И от собственных хриплых стонов что-то внутри надламывается и вытекает из него вместе с белесыми потеками спермы на поджарый, рельефный живот любовника.
На исходе второй недели, когда Кучики окончательно изменяет некогда легендарное самообладание, и он буквально готов накинуться на Зараки, тот, наконец, находит место.
Заброшенная лаборатория Урахары Киске, ныне даже не примыкающая к расположению двенадцатого и, фактически, ничейная.
Но уникальность места обусловлена вовсе не в его бесхозностью, а тем, что хитрый панамочник огородил лабораторию таким образом, что бы она становилась ненаходима для реяцу-радаров. Своего рода прототип его знаменитого подвала на грунте.
Даже сбегая из Готея Киске умудрился опечатать свое детище по всем правилам, так что Бьякуе приходится изрядно повозиться, прежде чем хитрые механизмы поддаются, а у него едва ли не руки трясутся от желания скорее преступить к «компрометирующим вещам».
Наконец, когда тяжелая железная дверь гулко закрывается за ними и в коридоре загорается тусклое аварийное освещение, он с силой припечатывает Кенпачи к стенке, мертвой хваткой вцепляясь в отвороты его хаори. Застиранная ткань трещит под пальцами, но ему плевать, плевать на все…Плевать на пыль и холод и на тихий смех Зараки. Плевать на собственные онемевшие ладони и стертые в кровь колени, плевать на резкую, тянущую боль во время слишком резкого проникновения.
Он хочет. Он так хочет почувствовать сильного, стального Кенпачи в себе, насадиться на него до упора, что бы почувствовать пульсацию чужой плоти внутри себя… Наконец, когда Бьякуя с протяжным стоном изливается в жесткий кулак и закусывает протолкнутые в рот до костяшек чужие пальцы, они некоторое время неподвижно лежат на холодном полу, собирая вспотевшими спинами толстый слой пыли.
Зараки достает откуда-то из вороха своей одежды прямоугольную пачку с красной этикеткой и выщелкивает оттуда одну длинную белую трубочку. Сигареты, вспоминает Бьякуя, как-то видевший своего лейтенанта с этой штукой в генсее.
Кенпачи, тем временем, собирает пальцы левой руки щепотью и между ними вспыхивает яркое золотое свечение, похожее на вспышку шаровой молнии. Поднеся кончик сигареты к сгустку реяцу, он прикуривает и откидывает голову, упираясь затылком в холодный бетон.
- Отличная штука, если трубку забивать лениво, - расслабленно улыбается он, выпуская в низкий потолок ровное колечко дыма. Кучики тянется к его руке и неумело, совершенно по-детски затягивается и тут же кашляет так, что на глазах выступают слезы.
- Ну и гадость, - шипит он, отплевываясь от горького дыма.
- Ты просто неправильно затянулся, - смеется Кенпачи, собирая пальцами влажную дорожку со щеки Бьякуи.
С этого момента и начинается их совместное безумие.
Синяки, ссадины, царапины и засосы…Гинпаку сейчас приходится как нельзя кстати, становясь удивительно функциональной вещью, а Зараки обучается выпутывать кенсейкан и аккуратно откладывать его в сторону за рекордное время – пятнадцать секунд. Даже сам Бьякуя не может справиться с заколкой так быстро.
В чудо-лаборатории Урахары они могут не сдерживаться и Зараки снимает наконец свою дурацкую повязку с глаза. Теперь во время оргазма Кучики с головой накрывает волна золотого свечения и Бьякуя едва ли не бьется в конвульсиях от интенсивности ощущений. Судя по лукавому прищуру Аясегавы, который Кучики изредка ловит на себе, теперь, его некогда бледно-розовая, как лепестки сакуры реяцу приобрела богатые вкрапления темного золота.
Ощущение конца подкрадывается постепенно.
Они сами виноваты в этом. Пытаться утаить происходящее – все равно, что набросить ткань на горящий факел. Слишком много чувств, слишком много животной страсти, слишком много всего, что бы по Готею не поползли слухи.
Зараки плотнее запахивает косоде, но это не помогает скрыть длинных красных царапин на груди. Кучики, даже в тридцатиградусную жару по уши замотан в гинпаку, но и это бесполезно – распухшие от жестких поцелуев губы болезненно саднят, не оставляя простора для воображения обывателей.
И даже Рукия…Деликатная, корректная Рукия, никогда не сующая нос не в свои дела, как-то раз осведомляется у брата о состоянии его личной жизни. Судя по лицу девушки, она ничуть не жалеет о том, что муж ее мертвой сестры нашел свое счастье еще раз, сняв наконец с себя траур по жене.
С каким-то леденящим внутренности спокойствием Бьякуя мысленно делает ставки, через сколько недель сплетники могут сложить два и два, соотнеся внезапно повеселевшего Кучики со столь же внезапно подобревшим Зараки.
Оказалось, мозги у любителей промыть чужие кости мозги работают не так споро, как он думал.
Почти два месяца Ренджи ходит с лицом любопытным, как у почившего ныне Ичимару, но вопросы задавать остерегается, справедливо рассудив, что все тайное рано или поздно станет явным и для выяснения правды не обязательно жертвовать собственной головой и карьерой.
Лишь изредка, когда рукава Кучики чуть соскальзывают вверх, обнажая синяки в виде отпечатков пальцев, или капризный шелк шарфа спадает с ключиц, демонстрируя всему миру смачные багровые засосы, в глазах лейтенанта зажигается воистину фанатичное любопытство, так что Бьякуя, идя от особняка к заброшенной лаборатории, старательно петляет, сбрасывая предполагаемый «хвост».
Со временем их секс становится лишь жестче и отчаяннее. Кенпачи понял, что с любовником можно не церемонится и перестает сдерживать себя, покрывая атлас белой кожи метками собственника. У Кучики болит все, что только может болеть: кожу саднит от укусов и царапин, растянутые мышцы ноют от каждого неосторожного движения, ранки на губах не успевают закрываться… Но ему безразлично. Ему так глубоко безразлично, что порою становится страшно от собственного спокойствия перед лицом неминуемого Апокалипсиса.
Если бы еще полгода назад ему сказали, что он бы позволит любовнику вытворять с собой такие вещи, то он бы лишь поджал губы и познакомил наглеца с лезвием катаны.
Но сейчас… Сейчас он сходит с ума от соленой кожи, от капель пота, от грубости и несдержанности…
Определить, что настал день «икс» легко. Достаточно лишь взглянуть на красного как рак Ренджи, который никогда не умел скрывать собственных эмоций и можно понять, что о его бурном романе с Зараки Кенпачи знает как минимум весь Готей и пара-тройка первых районов Руконгая.
Лейтенант весь день ходит не поднимая головы, но когда думает, что капитан не видит, пялится абсолютно круглыми, огромными как чайные блюдца глазами. И от этого Бьякуе становится одновременно смешно и тошно.
О том, что бы поговорить с Кенпачи и речи быть не может. Сейчас и на ближайшие пару лет, они - самые популярные персонажи во всем Сейретее и давать лишних поводов для сплетен не стоит.
Адская бабочка влетает в раскрытое окно и, медленно, словно рисуясь, перебирая крыльями, садиться ему на плечо.
- Не падай духом, Бьякуя. Прорвемся, - веселым голосом Кенпачи говорит она и рассыпается невесомым пеплом.
Почему-то от этой короткой фразы на душе становится легче и привычная тренировка в додзе, сейчас кажущаяся сущей пыткой перестает представляться такой уж мучительной.
Конечно, это не отменяет десятков любопытных взглядов и шума шепотков за спиной, но… Но все воспринимается как-то легко, словно досадная помеха в виде крошек на простыне.
А вот справиться с собранием капитанов оказывается не так просто, как с любопытством рядовых. Ямомото, как всегда уже в курсе последних событий, но никак не выказывает своего неодобрения, лишь переводит долгий взгляд с одного на другого, но по его лицу невозможно прочесть ничего.
Сой Фонг не скрывает своего возмущения, но, видимо, команды «фас» еще не было, так что она ограничивается презрительно-возмущенным взглядом и тут же отворачивается, встретившись с прозрачным льдом глаз Кучики.
Куроцучи привычно витает где-то там, в научных сферах и лишь негромко поскрипывает насчет каких-то «странных флуктуаций». Кераку и Укитаке хитро переглядываются, а по стандартно-благостному выражению лица Уноханы невозможно понять ничего. Зато, юный Тоширо виден как на ладони: смущение пунцовыми пятнами проступает на его хорошеньком лице и Бьякую, внезапно, одолевает смутное желание выкинуть что-нибудь эдакое, в стиле Кенпачи.
Сам же Зараки выглядит точно так же, как и обычно: скучающая мина и расхлябанная поза. Лишь трещинка на нижней губе свидетельствует о жаркой ночи, но ее вряд ли кто заметит у капитана одиннадцатого вечной сбитые костяшки пальцев и едва ли не кровавые мозоли от упорных тренировок.
Рукия, только-только вернувшаяся из генсея неожиданно поддерживает его, но не говорит ни слова – лишь тепло улыбается, неожиданно ярко напомнив Хисану.
Два дня проходят в диком напряжении.
Кучики постоянно ждет, что вот сейчас разверзнется небо и в него ударит карающая молния или, что за ним, прямо в поместье придет Сой Фонг во главе отряда неприметных ребят в черном и его заточат в Гнездо Личинок, как потенциально неблагонадежного шинигами.
Но ничего не происходит. И, даже Ренджи, кажется, смиряется с новостью-бомбой о собственном обожаемом тайчо. Во всяком случае, он больше не краснеет, стоит только Бьякуе появится в расположении шестого, не запинается на ровном месте и не путает квитанции в делах.
Впрочем, взглядов, жгущих прямую как палка спину все еще хватает и, кажется, с каждым днем их становится все больше.
Благо, пост капитана позволяет не опасаться конфликтных ситуаций с недоброжелателями. Все, кому что-то не нравится, предпочитают промолчать и позубоскалить за спиной, не рискуя впрочем, связываться с Кучики.
Хорошо, что Ичимару больше нет, с некоторой долей облегчения думается Бьякуя, иначе этот лис точно не упустил бы возможности поиздеваться над ним.
Клановое собрание, наметившееся на конец октября подобно низкой грозовой туче, в которой то и дело виднеются приглушенные вспышки.
С каждым днем, уверенность в собственных силах истаивает. Его вдруг вновь посещают полузабытые страхи, ведь если даже Хисану – женщину репродуктивного возраста пришлось отстаивать с боями и ультиматумами, то что уж говорить о Зараки? Мужчине, капитане, имеющем дурную славу, гремящую далеко за пределами Готея.
Двадцать девятого октября наступает апогей и, будучи больше не в силах выносить затихший особняк, Бьякуя отправляется в Руконгай.
Кенпачи ждет его на той же поляне, в той же позе, что и всегда. Они не договаривались о встрече и не виделись наедине почти полторы недели. Наверное, будь он чуть менее подавлен развернувшимися событиями, он бы непременно воспользовался ситуацией, но сейчас… Сейчас они замирают в шаге друг от друга и пристально вглядываются друг в друга, словно пытаясь найти ответы, на мучавшие их все это время вопросы в глубине чужих глаз.
Почему-то, Бьякуя только сейчас замечает, какие необычные у Кенпачи глаза. Цвета старого золота. Цвета опавшей листвы. Цвета темного меда… Это маленькое открытие неожиданной болью проходится по сердцу и ему вдруг делается страшно от одной только мысли о том, что он больше никогда не сможет быть к этому демону из Зараки так же близко, как и сейчас. Так близко, как уже привык на протяжении этих полубезумных шести месяцев.
Этот шаг они преодолевают как в замедленной съемке, словно в дурном сне, двигаясь тягуче и нереально плавно, будто бы их движения тормозит толща воды. Но, наконец, они делают этот шаг и Кенпачи обхватывает ладонями лицо Бьякуи и, наклонившись к нему, приникает совершенно непривычным, совершенно нежным поцелуем к его уже зажившим губам.
В этом поцелуе нет страсти и жара. В нем лишь желание поддержать и помочь. И Кучики закрывает глаза, отдаваясь на волю этим сильным, уверенным рукам.
Бой, а по-другому клановое собрание и не назовешь, выдается напряженным. Потери несут обе стороны, но, все же, каким-то чудом Бьякуе удается отстоять место главы клана.
Он покидает зал с прямой спиной, гордо вскинув голову и развернув плечи и, лишь переступив порог собственного дома, обессилено приваливается к косяку.
Определенно, не каждый аранкар обладает хваткой его дражайших родственников.
Но ему до сих пор с трудом верится в то, что все закончилось. В то, что он выдержал и сумел отстоять свое право на глоток свободы, физически необходимый ему в этих кандалах круговой поруки.
Той же ночью он встречается с Кенпачи.
Пустая лаборатория Киске жалобно мигает аварийным освещением, а в хозяйской спальне дома Кучики появляется незнакомец с грубоватым руконгайским выговором.
Fin.
-
-
21.08.2011 в 00:44-
-
21.08.2011 в 10:49В Готее, как и во всяком военизированном сообществе (ну, кроме самурайской японии и фиванской армии) не очень то хорошо относятся к подобного рода отношениям. Конечно, женщин мало, так что мужикам приходится справляться своими силами, но это все где-то там, на грани допустимого и никогда не афишируется. Сой Фонг - второй отряд, что то вроде СССРовского КГБ - блюстители порядка и нравственности в одном флаконе. А тут, два капитана, да еще каких! И это в ее понимании не есть хорошо. Готей - военная структура, здесь нет места каким-то сторонним чувствам и неуставным отношениям вообще и между мужчинами в частности. (хотя, вспомнив чету шиба со мной можно и поспорить)
*к тому же, думаю, что сама Сой Фонг, в силу своей консервативности и закомплексованности считает свои чувства к Йоруичи исключительно платоническими. Но подсознательно, быть может, завидует Зараки и Бьякуе за то, что те, несмотря на общественное осуждение могут быть вместе. *
А насчет клана... Все же аристократы у них крайне консервативная прослойка. Бьякуя - глава одного из четырех великих домов, а спутался с каким-то руконгайцем. сомневаюсь, что его бы приняли с распростертыми объятиями.
-
-
21.08.2011 в 13:16-
-
21.08.2011 в 17:06-
-
21.08.2011 в 19:01мм, в догме про неуставные отношения м/у мужчинами?))
оо, да, наши парни прорвутся!
Я вот тут подумала,что,может ты считаешь,что все эти мои рассуждения на счет Сой Фонг и клана Кучики-это критика? о, нет. мне действительно нравится, что кто-то вникает в перипетии психологии и сюжета)
-
-
21.08.2011 в 23:51-
-
21.08.2011 в 23:58но начинающим фикрайтерам *бесстыдно намекаэ* каждый интересующийся и даже мимоходом заглянувший - бальзам на душу)
-
-
22.08.2011 в 00:11-
-
22.08.2011 в 00:22-
-
22.08.2011 в 00:25-
-
22.08.2011 в 00:26-
-
22.08.2011 в 00:30-
-
22.08.2011 в 02:18-
-
10.08.2012 в 21:14-
-
10.08.2012 в 23:36спасибо!