Автор: chinpunkanpun
Бета: сам себе семпай
Пэйринг: Кёраку/Укитаке
Рейтинг: R
Жанр: романс, драма, десфик
Предупреждения:
1) AU
2) повествование от лица Укитаке (всё, кроме последней части)
3) бессюжетно и несколько глючно
4) и Кёраку, и Укитаке молоды. Таймлайн: с года перед поступлением в Академию и до выпуска. Исключение – часть шестая.
Саммари: Кёраку и Укитаке под обломками здания. Кёраку погибает мгновенно. Первая часть уже начинается с того, как Укитаке что-то рассказывает Шунсую. Первые признаки его сумасшествия – то, что он слышит ответы.
Каждая часть фика – это воспоминание. Какие из них подлинные – неизвестно, так как Джууширо больше не различает реальное и воображаемое.
Может, всё было. А может, это игры сознания Укитаке. Автор верит в Борхеса и в выбранный эпиграф.)
Статус: закончен
Дисклеймер: Кубо Тайто во всём виноват!
Примечание: автор любит героев и задумывал фик до появления 364 главы, в которой с капитанами происходит что-то нехорошее. Автор вовсе не желает персонажам обрушенного здания на головы
читать дальше
Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. И эта канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые возможности. В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я – нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом – вы, проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем - я произношу эти же слова, но сам я - мираж, призрак.
- В любом времени, - выговорил я не без дрожи, - я благодарен и признателен вам за воскрешение сада Цюй Пэна.
- Не в любом, - с улыбкой пробормотал он. – Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я - ваш враг.
Х.Л. Борхес
I. Жук
А помнишь то лето? То лето последнего года, который мы провели дома? То лето, накануне которого мои волосы поседели, и, когда я мог уже ходить, меня не сразу узнал твой младший брат? Он был совсем маленьким тогда… Помнишь?
Я в то лето много думал, и большей частью – о нас с тобой, о тебе и обо мне.
Ты был для меня всегда, с тех пор, как я себя знаю.
Мне часто думалось в то лето, не было бы нас – и не было бы ничего. Не было бы этого пруда. Не было бы этой страны. Не было бы этого мира. Пустоты вместо него не было бы тоже.
Но мы были.
Помнишь старую сосну у пруда? Помнишь, мы любили сидеть у неё? Помнишь – ты совсем не боялся испачкать волосы смолой. Так и ни разу не испачкал…
Я помню один день. Он вновь и вновь проходит перед моими глазами. И я снова будто и не здесь, но там.
Ты уснул, запрокинув голову, улыбаешься теплу нагретого дерева за спиной. Ты не видишь, как с коры на твои волосы перебирается крупный с зеленоватой спинкой жук, осмотрительно, долго ощупывая лапкой чёрную прядь.
Ты спишь, чуть морщась, когда солнечные блики прорываются сквозь облака.
Нам по пятнадцать, и впереди целое лето.
Я протягиваю руку, запястьем чуть касаясь твоей щеки.
Мои пальцы кажутся жуку надёжнее волос. И он ползёт по ним, цепляясь за кожу крючковатыми лапками.
В воздухе пахнет смолой и горечью…
II. Пьеса
Я не узнаЮ свой голос. Мне кажется, он ниже и глуше. Мне кажется, я только открываю рот, а говоришь моими словами уже ты.
Я продолжаю что-то спрашивать. Ты отвечаешь. Тебе больно – я чувствую, тебе больно. А ещё ты наверняка коришь себя – эта вылазка на грунт была твоей идеей.
Тебе больно, а я ничем не могу помочь. Лишь ненадолго отвлечь. И я продолжаю что-то рассказывать. В то время как вижу совсем другое.
- Помнишь, ты был влюблён в Академии в кого-то? Помнишь? Ты ещё не рассказывал мне. Сказал однажды только, что это безнадёжно. Абсолютно безнадёжно, потому и спишь с другими девчонками…
Моя память и твой голос, которым говорю сейчас я, расходятся.
- Зачем это?
Ты стоишь на пороге и протягиваешь мне цветы. Живые, с тонкими лепестками.
- Я думал, я успею на спектакль. Думал, увижу – после подарю. Тебе они нравились когда-то. Помнишь?
Говоришь ты с трудом. Будто болит что-то. А я стою в нескольких шагах, разглаживаю кимоно потными ладонями и не знаю, куда смотреть.
Пьеса отыграна. Я шёл снимать грим и костюм. Пришёл – а здесь ты.
Усмехаешься.
- Ты избегаешь меня, Джууширо?
Догадался.
- Почему ты так думаешь? – стараюсь смотреть в глаза и улыбаться искренне. Зачем ты здесь сегодня? Кто сказал тебе, что в семейном театре Укитаке этим вечером премьера?
Вздыхаешь.
- Это же очевидно, Джууширо. Как часто мы теперь видимся? Раз в неделю? В две? Не перебивай меня. Дай мне договорить. Я тебя ни в чём не упрекаю. Я всегда старался понимать тебя. Только в последнее время… Я и представить не могу, о чём ты думаешь. Я не знаю даже, что ты обо мне думаешь. Я что-то сделал не так, и ты обиделся, да? Я был нужен тебе, а ты не мог найти меня? Скажи.
Ты делаешь шаг навстречу, а я не знаю, что ответить. Я уже всё обдумал. Я уже всё решил. Так будет лучше. Я сам виноват. Я, кажется, умудрился влюбиться в лучшего друга. Это неправильно. Поэтому лучше уйти. Поэтому лучше свести общение на нет. Вот только что мне делать сейчас?
- Ты мне нужен, Джууширо. Очень. Я виноват, я наверняка виноват перед тобой. Я извинюсь – только скажи. Я всё исправлю, и всё станет, как прежде. Я смогу. Ты мне веришь? Помнишь, ты сам говорил мне – без тебя я и Академии не закончу, сопьюсь, по бабам загуляю – ничего толкового из меня не выйдет.
- Я не говорил. Я не мог этого говорить тебе, – твержу я в пол. И то ли дело в кимоно, которое держит в роли, не даёт вырваться, и я всё ещё не я, а безымянная девушка из легенды, успевшая умереть, несмотря на то, что никогда и не жила. То ли дело в том, что ещё чуть – и я не смогу сдержать слёз.
- Знаешь, Джууширо, ты красивый. Ты невероятно красивый.
Я плачу и теряю время. Я понимаю это, когда ты уже совсем рядом. Подошёл и обнимаешь. От тебя пахнет саке.
- Не ругай меня, Джууширо. И не плачь. Я, правда, не знал, что делать. И потому я сегодня выпил, да. Я дурень, ты говорил, я знаю. Я иначе не мог прийти к тебе и сказать всё это. Трезвым я слишком боялся услышать твой ответ. Боялся, что потерял тебя. Или – что теряю. День за днём. Минута за минутой.
Ты прижимаешь к себе. Проводишь рукой вдоль позвоночника вниз, потом вверх – медленно и уверенно, будто это правильно – чуть давишь на затылок, привлекая ближе. Я тяжело дышу, глотаю слёзы с привкусом грима, дёргаюсь, пытаясь вырваться. Ты не убираешь рук, гладишь по голове, перебирая волосы.
Я замираю. Я замираю и молчу.
Замирает всё – умолкает птица в саду, удаляются и растворяются в воздухе голоса приглашённых этим вечером в наш дом, останавливается время. Всё на какое-то время умирает, перестаёт быть. Живёшь только ты. Твоё дыхание, твои руки.
Я закрываю глаза. Мне начинает казаться, что ты имеешь право на всё это – приходить, когда вздумается и каким вздумается, шептать, успокаивая, чуть выше уха что-то, и прижимать к себе.
Тепло. Уютно. Твоя кожа пахнет лимоном. Я вдыхаю и немного поворачиваю голову, устраиваясь удобнее. Почему-то нет и мысли – обнять в ответ. Я всё ещё плачу, но уже спокойнее, тише.
Уютно. Вся комната будто пропитана теплом. В этой комнате сейчас лето полное мёда. Я помню, как впервые увидел тебя. Кажется, во второй день занятий. У тебя была потрясающая реяцу. Янтарная, с бликами солнца и скользящими пузырьками воздуха. Жаркая, как в зной, когда кажется, что тело теряет очертания и сливается с воздухом воедино.
Кружится голова. Я закрываю глаза, а когда открываю, понимаю, что уже сижу у тебя на коленях.
Ещё через мгновение я понимаю, что у меня очередной приступ.
III. Неизвестность
А помнишь, как я надолго загремел к Рецу? Помнишь?
- Я пришёл, как только узнал… Я… Джууширо, как?!
Я смеюсь. Я слышу твоё дыхание. Я слышу твою реяцу. Она и звучит, как мёд. Как мёд, тягучими каплями падающий на кожу.
Я слышу, как ты заполняешь собой комнату, и в ней еле остаётся место для меня.
Ещё чуть – и я слышу, как по твоей щеке катится слеза. Я теряюсь. Я встаю и плевать, что не знаю, где точно ты стоишь. Я встаю, и ты тут же меня подхватываешь. Оказывается, ты был совсем близко. Я удивляюсь. Хотя мог бы и привыкнуть – ты всегда близко.
- Совсем сдурел? – сипишь в мои волосы.
- С возвращением. Я рад, что твоя миссия была удачной.
Я поднимаю руку, тянусь к твоему лицу. Провожу по щеке. Она чуть влажная. Я оказался прав.
- Что они сказали тебе, Шунсуй?
- Что ты с ребятами напоролся на большую группу бунтовщиков. Тринадцать человек убито. Двадцать ранено. Ты ослеп. Сможешь ли видеть – неизвестно.
- Вот именно. Неизвестно. Я жив. Зрение может вернуться. Я жив – и это главное. Ты знаешь, матери сказали готовиться к моим похоронам, когда мне исполнилось десять. А я всё ещё жив.
Я снова смеюсь. Всё легко и просто. Ты рядом. Стоишь, окутав меня своей реяцу, обняв.
Ты впервые меня обнимаешь. Впервые меня обнимаешь так. И я боюсь пошевелиться, чтобы не испортить что-то, появляющееся в этой комнате. Готов поспорить, ты увидел бы это. Если бы оглянулся.
Ты не оглядываешься.
IV. Ночь
Трудно дышать. Будто весь воздух вокруг обратился в лёд, я в нём замурован, и кислород заканчивается. Я вдруг вспоминаю свои детские сны, в которых мучила жажда, но – сколько ни подноси горсть воды к губам – сделать не можешь ни глотка. Жидкость то бежит сквозь пальцы, то стеклом липнет к ладоням, то становится кипятком.
Я часто умирал в тех снах.
Трудно дышать, и тепло уходит из пальцев.
Потом рядом появляешься ты. И тут же становится светлее. Снова появляется воздух. Опасливо вдыхаю и открываю глаза. Это и правда ты.
Ты смеёшься. Смеёшься и опускаешь голову.
Близко. Так близко, что мне стоило бы, наверное, отстраниться. Но я не шевелюсь. Сегодня мне страшно. Сегодня мне, действительно, страшно. Мне кажется, я почему-то уверен – если отойду от тебя или попрошу уйти, то я попросту не проснусь завтра утром.
Ты ещё ближе, ловишь губами моё дыхание, чтобы если оно вдруг замрёт – отдать своё.
Мы молчим, и тишина становится живой и острой. Она зло мечется за той гранью, которую прочертила твоя реяцу между всем миром и нами.
Хочется пить. Совсем как в тех снах, от которых я успел отвыкнуть, о которых успел почти забыть.
Ещё одно твоё движение – и ты проводишь языком по моей нижней губе. И мы, как бабочка в янтаре – застываем, вплавляемся в него, чтобы застыть вот так вот. Навечно. Навсегда.
Мои губы дрожат, и я отвечаю почти против воли. Сердце начинает странно биться. Эта глупая мышца то пропускает удары, то в спешке навёрстывает отведённое число сокращений.
Всё это неправильно. Всё это – то, чего не должно было случиться. Всё это настолько ненастоящее, что я подаюсь вперёд. Лишь бы запомнить, вобрать в себя эти мгновения.
Только бы ты не останавливался.
Ты улыбаешься. Я знаю – ты улыбаешься. Ты обнимаешь, целуешь.
Соприкосновение губ – и ты прижимаешь ближе. Ещё ближе. Между нами не остаётся и клочка пола. Между нами, может, наберётся воздуха на вдох, не больше. Кажется, обо всём этом я думал уже позже. А тогда… Тогда – твоя кожа под моими ладонями, твои волосы между пальцев. И не забывать дышать. Не забывать…
Твой язык скользит по зубам и касается моего языка. Сначала осторожно, почти опасливо. Я перестаю отсчитывать вдохи и вжимаюсь в тебя, встаю на цыпочки. Не надо со мной так бережно. Я не стеклянный. Я живой, чувствуешь?
Ты отстраняешься и смотришь на меня:
- Ты очень красивый, Джууширо, знаешь?
Пожимаю плечами:
- Я не думал об этом. Ведь это неважно.
- Неважно, - отлетает эхом от тебя. Ты целуешь лицо – от уголка правого глаза и до губ, тянешь вглубь комнаты. С тобой я не боюсь идти.
Интересно, с тобой я хоть чего-нибудь боюсь?..
…Ты укладываешь меня на футон. И я снова чувствую себя драгоценным старинным манускриптом, бабочкой, попавшей в ладони, которую надо отпустить, не сбив с крыльев пыльцу.
Твои руки чуть дрожат, когда ты развязываешь мой оби и спускаешь косоде. Словно в растерянности проводишь ладонями от шеи и до плеч. Я особенно остро чувствую собственную болезненность и слабость. Свою неестественно бледную кожу с синим росчерком вен, выпирающие косточки. Твои руки большие, смуглые – руки здорового человека. И я выгибаюсь, меняя своё тепло на их холод.
У тебя холодные жёсткие пальцы.
Наклоняешься и оставляешь поцелуй на животе. Перед глазами мельтешит, словно всё с невероятной скоростью несётся мимо, а я медленно падаю куда-то спиной вниз. Это нестрашно – ведь ты держишь меня. Я откидываю голову и улыбаюсь.
Когда твои поцелуи поднимаются к соску, пальцы на ногах поджимаются, и моё падение заканчивается. Мы повисаем где-то, не в состоянии выбраться, не достигнув дна.
Каждое твоё движение – твоё прикосновение, твой поцелуй, твоё дыхание – въедается мне в кожу, навсегда остаётся со мной.
Мне жарко. Мне с каждой минутой становится всё жарче. Это, наверное, из-за оставшейся на мне одежды. И я тянусь к поясу, который держит хакама. И ты снова мне помогаешь. Без тебя я бы с ними, может, и не справился – руки не слушаются, то деревенея, то наоборот, становясь слишком гибкими…
Ты раздеваешь меня, тянешься за поцелуем. Я подставляю губы и касаюсь твоей груди. Подушечками пальцев. Тыльной стороной ладони. Веду вверх. Вниз.
Поднимаюсь к шее. Целую ниже ключицы.
Ты дрожишь.
- Тебе холодно? – шепчу, обводя пальцами позвонки, развязывая твой оби. – Ты мёрзнешь?
Ты мягко улыбаешься. Опускаю ресницы. Слышу, как твоя одежда тихо падает на пол.
Мне почему-то ни разу не приходило на ум сказать тебе, что ты красивый. Ты живой, настоящий, всамделишный. Ты громкий и порывистый. Ты не умеешь – или всё-таки не хочешь? – на половину. Ты открытый и тёплый. Надёжный. Ты ведь всегда будешь рядом?
Наверное, я говорю это вслух, потому что ты отвечаешь:
- Всегда. Всегда, сколько смогу. Всегда, пока ты сам не уйдёшь. Мне часто кажется, Джууширо, что ты как кицуне, как свет луны – есть, но прикоснуться к тебе, удержать нельзя. Я и сейчас удивляюсь, что ты не исчезаешь, что рядом, что так близко.
Ты продолжаешь говорить, когда обхватываешь рукой мой член. Ты продолжаешь говорить, но я не могу тебя услышать. Приподнимаешься, опираясь на руку. И снова целуешь меня, пробиваясь сквозь стон.
Царапаешь щетиной. Не уворачиваюсь. Провожу по твоей щеке ногтями, пальцами, ладонью – тяну прикосновение…
Жарко. Душно. Горячо. Я уже не чувствую ног. Я не знаю, что делают мои руки. Вот сейчас – одна чертит круги на твоей спине, вторая, пересчитывая рёбра, спускается к животу.
Кажется. Если это мои руки. Если это – ты.
Я чувствую твой член, и ты стонешь, когда я дотрагиваюсь до него. Округляются глаза, забавно складываются брови.
И я вспоминаю, как часто нам говорили, что глаза у нас с тобой одного цвета. Я всегда радовался этим словам. Мне очень хотелось быть похожим на тебя.
После думать не получается. В лёгких заканчивается воздух, и сколько я ни вдыхаю – мало. Открываю рот. Ты целуешь шею, моё дёргающееся горло – и я не боюсь задохнуться. Что со мной может случиться, пока ты рядом? Пока ты рядом – я буду возвращаться живым со всех заданий, а болезнь станет ласковей ко мне.
Напрягается позвоночник. Я выгибаюсь. Кажется, ещё чуть – и он разорвётся пополам, лопнет или разлетится по позвонку.
Я вижу твоё лицо. Разметавшиеся короткие вьющиеся волосы. Румянец.
Предметы теряют очертания. Я цепляюсь за твои плечи. Ты целуешь меня, и твои губы – единственное, что есть реального в этом мире.
Они солёные на вкус…
Я кончаю, и в этом нет ничего такого, о чём болтали парни с курса. Нет ни звёзд в глазах, ни пронизывающей молнии. Только в животе разлетаются сотни трепещущих бабочек. Они исчезают – и остаётся сладкая опустошённость. Опустошённость и понимание, что я не смогу так больше ни с кем.
Усмехаюсь – придётся тебе выполнять своё обещание и быть со мной рядом. Воздержание до самой смерти заманчивым не кажется.
Я крепче обнимаю тебя, привлекаю к себе и утыкаюсь в плечо.
Грею твою шею дыханием, едва касаясь её губами. Прикусываю кожу за ухом…
Ты продержался не намного дольше меня.
V. Ненависть
Но хуже всего – твои забота и жалость. Пристальный взгляд, следующий почти за каждым моим движением. Я не знаю, как ты умудряешься оказываться поблизости во время всех заданий, которые могут быть хоть немного опасны. А после ты улыбаешься, чуть ассиметрично, приподнимая правый уголок рта немного выше, и на лице – искренняя радость и облегчение.
Когда мы впервые встречаемся с пустым – самым обычным, хрестоматийным – ты отталкиваешь меня и нападаешь сам, защищая.
О нас говорят, что мы отлично сработались. Когда я слышу это, кажется, я начинаю всерьёз ненавидеть тебя.
Наверное, всё могло бы быть иначе.
Иначе – если бы мы поступали в Академию вместе и вместе учились. Но до этого года я занимался дома. Слишком частыми и опасными были приступы.
Иначе – если бы мы встретились уже после. Но последний курс мне разрешили проучиться со всеми.
Иначе – если бы ты не видел, как плачет моя мать. Но ты видел и помнишь, как она повторяла, как заведённая, сквозь слёзы: «Лишь бы ещё раз увидеть».
Иначе – если бы ты не знал о том, что я всерьёз болен. Но ты неплохо умеешь делать выводы. И ты понимаешь, чего боялась моя мать. Всё, что угодно, может спровоцировать очередной приступ. И каждый из них может оказаться последним.
Наверное, всё могло бы быть иначе. Но это – в другой жизни. Или в жизни кого-нибудь другого.
Я договорился, и меня поставят в пару с какой-то девчонкой с нашего курса. Я не помню ни имени её, ни лица. Мне всё равно. Лишь бы не с тобой.
VI. Письмо
Знаешь, Шунсуй, я, как мне сейчас думается, счастлив. Я теперь дед, можешь поздравить – внучка.
Несколько часов, как Идзуми дала ей жизнь. Теперь все женщины нашего дома носятся из угла в угол, из комнаты в комнату. И вид у всех чрезвычайно важный.
А мне, глупому мужчине, не разумеющему их женских забот, ничего не остаётся, кроме как сидеть и писать тебе письмо. Сижу. Пишу. Вспоминаю.
Вспоминаю день, когда ты женился на моей сестре.
Вспоминаю день собственной свадьбы.
Вспоминаю, как впервые взял на руки дочку.
Вспоминаю и думаю – помнишь, нам предлагали с тобой поступать в Академию шинигами? Как думаешь, согласись мы тогда, что бы с нами сталось?
VII. Навсегда
Со-тайчо остался в одиночестве. Видимо, пора привыкать. Пора привыкать к тому, что одни твои ученики умирают, другие сходят с ума, находя убежище в придуманном мире.
Он вздохнул.
Завтра к со-тайчо прибудет отец Шунсуя. И уже сегодня можно начинать подбирать слова, которым место завтра.
Как эти двое смогли в день выпуска сбежать на грунт? Где достали гигаи? Почему оказались под развалинами? Почему не смогли выбраться? Почему единственный свидетель смерти наследника рода Кёраку твердит, что он жив, что разговаривал с ним все те часы, что они пролежали под обломками здания? Откуда у со-тайчо неопровержимые доказательства, что юноша умер мгновенно?..
Когда-то со-тайчо думал – теперь уместнее сказать «мечтал» – из этих двоих выйдут отличные капитаны.
Он не знал, как разговаривать с Укитаке-сан. Она, вероятно, тоже будет здесь завтра. И будет ждать встречи с сыном, который, в отличие от однокурсника, выжил. С сыном, который заблудился между вымыслом и реальностью и теперь, если его просят, рассказывает сотни вариантов историй, половины которых не было.