Автор: Tari-Hikari
Бета: ашипки - маи друззя. я люплю ашипки ^__^
Пейринг: Гриммджо/Ичиго
Жанр: мой любимый ангстофлафф
Размер: средний
Рейтинг: R
Фендом: Bleach
Дисклеймер: Кубо, ты правда думаешь, я на твоих героях деньги заработаю? Наивный япошка...
Статус: завершен
Размещение: с моего разрешения
Предупреждение: ООС, бред и прогрессирующее безумие, несоответствие канону, а, и еще сюжет странный, точно. забыла))
*поёт* секса - ноль, смысла - ноль, логика сдохлаааа...
не стоит читать дальше
«Невыносимая нежность».
In the full moons light I listen to the stream
And in between the silence hear - you calling me.
And in between the silence hear - you calling me.
Первая ночь.
Жаркая летняя ночь насквозь пропиталась сигаретным дымом. Раскаленный воздух ломается и вьется горячими струями, уходя за горы, сменяясь освежающим потоком забредшего с моря бриза.
Гриммджо привычно поводит чутким носом, отмечая про себя все невидимые человеческому глазу перемены в мире живых. Ветер рассказывает ему самые свежие новости: далеко - на востоке города, недавно умер человек, на юге – изменилась чья-то реяцу; в горном лесу разгорается летний пожар.
Удивительно, но за пару недель, что он сюда приходит, огромное количество изменений произошло в этом мире – не то, что в монохромной реальности пустых.
Для арранкара эти вылазки уже стали алгоритмом, привычкой, пока не напоминающей рутину.
Раз - выпрыгнуть в вязкую муть темноты, наблюдая, как засыпающий под его ногами город перемигивается освещенными окошками и нераскрывшимися бутонами фонарей.
Два - скрыть реяцу, чтобы рыжий синигами не вздумал прятаться и увиливать от драки.
Три - подкараулить этого самого рыжего синигами, пока вокруг не будет его назойливых друзей, и заставить вступить в бой.
И потом…
До алых вспышек под веками, до шума в ушах - схватиться с мальчишкой, бить, крушить; упиваться адреналином, перетекающим под кожей обжигающими холодными искрами. Повалить Ичиго на землю, почти победить… (Теперь это так легко - ведь рыжий уже давно не дерется с ним в полную силу – боится убить.)
Но Гриммджо и сам не спешит нанести последний удар, когда синигами лежит рядом с ним на пыльной дороге, или на траве, и его ребра ходят ходуном под тканью косоде.
Потому что он – его собственная игрушка, новая забава в жизни Сексты Эспада.
И сейчас самое время повеселиться – всё же, арранкар дал парню целых три дня на то, чтобы зализать раны.
Гриммджо ухмыляется про себя и срывается вниз – к темным улицам Каракуры, освещенными жирными пятнами уличных фонарей.
По пути он чувствует до боли знакомую энергию – теплую и добрую, но с нотками печали. Секста осторожно подлетает к окну ближайшего дома и заглядывает внутрь.
Ну конечно, это она – глупая рыжеволосая богиня, что восстановила его руку. Сидит за маленьким чайным столиком посреди пестрой комнаты. Только что с ней?
Тонкие руки скребут по лакированной столешнице и сильно дрожат. Слезы, крупные и прозрачные как бриллианты, градом капель падают на стол. Она раскачивается взад-вперед, как маятник, словно не может остановиться.
Как будто, стоит ей прекратить движение – и она в тот же момент исчезнет.
Неожиданно Орихиме вскакивает и швыряет подушку, на которой сидела, в стену, задевая рамку с портретом какого-то человека. И, как только тонкое стекло разбивается об пол, она кричит – страшно, отчаянно - как смертельно раненый зверь; в исступлении падает на татами.
Гриммджо почти смущенно отстраняется от окна и продолжает свой путь.
Что это с ней? Она не вела себя так, даже будучи в плену, далеко от друзей и близких.
Наверно, случилось что-то плохое. Что-то очень личное…
Кажется, Джагерджак только что ненароком наткнулся на чужую любовь - больную, до горькоты приторную и обреченную, от которой неприятно щемит в груди…
Но, конечно, это не его дело. Да и нет ему дела до жалких людских проблем.
Надо поспешить - в густом синем небе уже перемигиваются редкие звезды.
Вдалеке маячит краешек клиники Куросаки. Но здесь тоже неспокойно.
Секста останавливается на соседней крыше и всматривается в скрытый полумраком дом.
На верхнем этаже свет погашен, а вот внизу кипит жизнь.
Маленькая темноволосая синигами меряет шагами двор. Тощий паренек – квинси, сидит на крыльце, сгорбив спину, уронив голову в ладони. (Ха, и где же его хваленая гордость?)
Гриммджо также видит всю семью Куросаки в окне кухни. Интересно, какого черта они не спят, ведь скоро полночь?
Внезапно во дворе происходит какое-то движение. Телефон в руках маленькой синигами пищит, и она тут же срывается с места, вместе с квинси, который, как показалось Джагерджаку, даже обрадовался этому ночному вызову.
Гриммджо, стараясь не шуметь, тихо заходит в дом через окно второго этажа, почти подпрыгивая на месте от нетерпения, как тогда– в ночном небе Каракуры, в их первую с Ичиго встречу.
Забавно будет подкараулить рыжего, пока он не может его заметить, а потом разозлить настолько, чтобы он первый полез в драку.
Только где он? Реяцу будто рассеяна в воздухе по всему дому, но единого источника нет. Вдруг он слышит тихий голос из одной из множества комнат клиники Куросаки.
-Гриммджо!..
Секста ногой открывает дверь, из-за которой раздался голос. Душный, насквозь пропитанный запахом лекарств воздух заставляет его поморщиться.
Маленькая комната занята кроватью и какими-то приборами около неё. Все пищит, потрескивает, движется. Силуэт на постели, освещенный только луной, знаком арранкару до неприятного свербения под лопатками.
Ичиго приподнимается на локтях, садится, неловкими движениями всколыхнув путаницу проводков и трубочек, подключенных к его телу.
Он выглядит немного бледнее, чем обычно. Его глаза закрыты.
Гриммджо, морщась, шумно выдыхает спёртый воздух.
-Как ты заметил меня?
-Да просто почувствовал…
Странно. Такой тихий голос непривычен для этого вспыльчивого парня. Но он тихий. Тихий и спокойный.
-Эй, Куросаки, что тут творится? Это с тобой что ли все носятся, как с королевой? Давай, поднимай свою задницу с кровати – я пришел побить тебя, мелкий ублюдок!
Ичиго слабо улыбается, отворачивая лицо к окну.
-Прости, сейчас я не могу сразиться с тобой.
Арранкар отмечает про себя, что руки и плечи синигами крепко затянуты бинтами, а на щеке у него пластырь. К тому же, видно, что бинты уходят и под одеяло, покрывая почти всю грудь мальчишки. Секста восхищенно присвистывает.
-Кто это тебя так хорошо отделал? Хочу пожать руку этому существу.
Горькота в глухой усмешке Ичиго почти физически ощущается на вкус.
-Прости, но жать уже нечего. Рукия хорошенько подморозила того пустого.
-Что, мелкая девка-синигами справилась с ним, а ты нет?
-Да... Ха, знаешь, так глупо получилось... Он располосовал мне всё тело своими крючьями на лапах.
Джагерджак недовольно топчется у двери, чувствуя себя полным идиотом, но, не решаясь подойти ближе.
-Так чего ваша рыжая богиня не излечит тебя? Давай, Куросаки, хорош прохлаждаться! Дуй к Орихиме, и сразимся снова.
Ичиго внезапно резко оборачивается к нему, всё ещё не открывая глаз; улыбается какой-то диковатой улыбкой.
-Она не может вылечить меня. Никто не может.
Секста застывает на месте. Под аккомпанемент трещащих о чём-то своём приборов, безумно громко и заполошно забилось сердце. Возможно, арранкару просто показалось, или в тихом голосе скользнула обреченность? В недоумении он переспрашивает:
-Что? В каком смысле «никто»?
Синигами сжимает в руках край одеяла, объясняет - словно через силу, давясь словами; с трудом ворочает языком:
-Когда Улькиорра пробил мне грудь своим серо, Иноуэ не смогла вылечить меня. Так получилось и в этот раз. Вероятно, это был какой-то новый вид пустого, и его темная энергия не выходит из моих ран. Поэтому они не затягиваются и кровоточат.
Гриммджо на секунду задумывается, а потом облегченно хлопает себя рукой по лбу.
-Но у тебя же есть собственная сила пустого!
Ичиго снова усмехается. Какого черта он все время лыбится? Он всегда был так серьезен…
-Не знаю как, но мой внутренний пустой умудрился полностью её заблокировать. Попытаться получить её снова – значит, выпустить его в этот мир, позволить забрать моё тело. В таком случае, многие люди умрут, прежде чем смогут остановить его.
Арранкар хмурит брови, стараясь не обращать внимания на нарастающий гул в ушах.
-И что же делать?
-А ничего. Скоро все кончится.
Гриммджо тяжело приваливается к небольшому столу, стоящему у входа. От этого движения глухо звякает чашка с каким-то остро пахнущим лекарством, внося нотку обиды и недоговоренности в тишину комнаты.
-Черт… Может, хоть соизволишь посмотреть на меня, а, мелкий ублюдок?
Под напускной веселостью синигами словно что-то вмиг ломается. Ичиго опускает голову так, что челка скрывает половину его лица. В такой позе он сидит около минуты, а потом нерешительно и медленно поднимает глаза на арранкара.
Точнее, немного левее Гриммджо.
Потому что карие глаза затянуты мутной белой пленкой. В них нет ни капли узнавания; нет радости или злобы. Только молочно-белая пустота.
Куросаки смущенно отводит взгляд.
-Он ослепил меня. Я помню только яркую вспышку, а потом боль. Знаешь, я впервые видел боль. Она такая красная, густая…- Ичиго почти мечтательно прикрывает глаза. -
Смешно, да? Ты говорил, что ненавидишь мои глаза. Теперь у тебя уже нет причин, чтобы ненавидеть меня. Может, станем друзьями? Хоть ненадолго?
Кажется, от того, чтобы в приступе дикой злости броситься на мальчишку и сразу прикончить его, спасает только внезапно нахлынувший шум в голове. Гриммджо с какой-то исступленной яростью отшвыривает стол от двери - в угол, переворачивая мерзкую бренчащую чашку, и вязкая жидкость из неё ручейком течет по полу.
-Я никогда не позволю синигами назвать меня другом!
Будто радуясь такой предсказуемости Сексты, Ичиго расслабленно кивает.
-Я так и знал.
Джагерджак застывает, не решаясь пошевелиться или сказать что-то еще. Свинцовые тучи молчания повисают в комнате. А что тут скажешь? Словно набатный колокол, стучит в голове арранкара единственное: «Этого не может быть». Чужие, затянутые молочной бледностью глаза сковывают тело болью – тяжелой и муторной; безотчетно пугают.
«Этого не может быть» - просто фраза, зацепка; она совсем не отражала настоящих мыслей Гриммджо. Но сейчас любая фраза годилась, только чтобы прикрыть пустоту в душе, чтобы опомниться.
Гомон разноцветных энергий задребезжал где-то на краешке сознания, заставляя вынырнуть в неприятную действительность.
-Черт. Твои друзья возвращаются.
Синигами чуть приподнимает голову, словно принюхивается к воздуху.
-Да. Скоро они будут здесь. Тебе пора идти. Они так пекутся обо мне, что порубят тебя на кусочки, даже несмотря на огромный перевес в силе, - грустная улыбка теряется в душном сумраке маленькой комнаты.
Отворачивая голову от арранкара, Куросаки тихо говорит в стену:
-Наверно, это будет звучать немного драматично, но… Прощай, Гриммджо. Ты был чертовски хорошим противником. И спасибо за то, что защитил Иноуэ. Уходи скорее.
Уже поставив ногу на подоконник, Секста замирает ещё на мгновенье. Но он не знает, что ещё можно сказать, что сделать. И он просто уходит. Оставаясь в полной тишине. Наедине с роящимися мыслями.
Вторая ночь.
-Черт!
Полный бессильной злобы крик пронзает уединенность и спокойствие Лас-Ночес.
-Черт!!!
Кожа на руке содрана одним мощным ударом в стену. Боль электрическим током хлынула через плечо - к самому сердцу, в клочья разрывая напускное хладнокровие.
Ублюдок. Мелкий рыжий ублюдок!
Да что же он творит? Он что, просто вот так сдохнет? Пройдя всю войну за Каракуру? Выстояв против Айзена? Обретя невиданную силу… просто сдохнет от кровопотери? Безвольно выпустит свою жизнь, просыплет песком сквозь пальцы?
-Черт!!!
Клочья кожи рваными обрывками обрамляют костяшки пальцев.
Гребаный синигами. Он всегда был одним большим недоразумением - как луна днем, как сухой дождь, как белоснежная тьма. Как… Как черное солнце. Да…. Хрупкое и неимоверно сильное, дающее и отбирающее жизнь. Черное.
Как он смеет? Как смеет снова умирать? Да еще так нелепо…
Как смел он потерять то единственное, что цепляло Сексту, заставляло искать новой встречи – эти решительные глаза. Живые, блестящие, карие. Как посмел он впустить смерть в эти глаза?
Ведь этого проклятого мальчишку Гриммджо уже считал своим собственным врагом. А у него так мало чего-то своего собственного, чтобы это потерять.
Подумать только. С таким трудом обрести свою силу, чтобы не сметь ей воспользоваться… Сила пустого…
Гриммджо задумчиво облизывает ладонь, сдирая кусочек кожи; недовольно морщась, потирает окровавленную руку.
Стена перед ним рассыпается мелкой крошкой, открывая взору группу слабых нумеросов.
Они почти синхронно вздрагивают под тяжелым взглядом Сексты.
-Как отлично вы мне попались… Идите за мной. Вы должны кое-кого отвлечь.
Ичиго сразу поворачивает голову в сторону окна, когда Гриммджо врывается в его комнату, принося с собой запах ночных улиц.
Арранкары отвлекут надоедливых друзей рыжего, но ненадолго. Поэтому надо спешить.
Куросаки, с трудом опираясь на подрагивающие руки, садится на кровати.
-Привет, Гриммджо. Я думал, ты больше не придешь… Зачем ты?..
Глухой рык прерывает тихую речь синигами.
-Заткнись. Ты можешь ходить?
Парень удивленно моргает белесыми глазами, но, со странной готовностью свешивает ноги с кровати.
-Да. Немного.
Он откидывает одеяло в сторону, обнажая худое тело, почти полностью покрытое путами бинтов, испещренных полосками крови. Белые лоскуты есть даже на ногах, они уходят под штанины спальных брюк.
Теперь картина ясна полностью. Он не протянет и суток.
Гриммджо недовольно хмурится.
-А сюнпо можешь использовать?
Бледные пальцы судорожно сжимают край кровати.
-Нет.
-Ладно, - коротко кивает арранкар.
Он вздыхает - как перед вступлением в смертельную схватку, и делает шаг вперед. Неловко и резко вырывает из рук парня трубочки и проводки. Приборы у кровати начинают истошно пищать, будто у них отняли еду, которой они насыщали свой голод.
Синигами только удивленно охает и начинает жадно ловить ртом воздух из-за нахлынувшей слабости, когда Секста рывком приподнимает его и перекидывает через плечо. Он легкий, как пушинка.
Через секунду спокойствие маленькой комнаты нарушает только колеблющаяся у раскрытого окна занавеска.
Вереницы зеленых свечей городских платанов сменяются негустым горным лесом, и Гриммджо плавно снижается не небольшую, залитую лунным светом, полянку.
Стараясь быть осторожным, он опускает подрагивающего от ночной прохлады парня на землю, рядом с раскидистым дубом, и кладет его руки на ствол, чтобы ему было за что держаться.
Ичиго бестолково вертит головой, принюхиваясь к свежему воздуху, пропитанному терпкостью прелой листвы, и слабо улыбается, когда ветер ерошит его волосы.
-Это лес? Я чувствую, это лес. Знаешь, Гриммджо… Когда ты прикован к постели, дни кажутся такими длинными… Такими бесцельно пустыми. И одновременно - заполненными под завязку. Заполненными бессильной злобой, болью, стыдом за себя – такого слабого. А здесь так хорошо…- парень поднимает невидящие глаза к небу, глубоко и спокойно вздыхает. - Зачем мы тут?
Арранкар хищно улыбается, но, опомнившись, тут же вновь принимает меланхоличный скучающий вид. Все равно мальчишка не увидит его ухмылки. Жаль.
-Ну, наверно, я все же решил убить тебя, рыжий ублюдок, и прикопать под кустом.
Синигами хмыкает, еще сильнее вцепляясь руками в выступы на шероховатом стволе дерева – ему трудно стоять на ногах.
-Нет, ты не убьешь меня. Не так. Тебе ведь не нужна легкая победа? Тебе нужна схватка по всем правилам – в полную силу. Хотя, ты мог решить убить меня из жалости…
Странная саднящая боль багрянцем острых колючек опутывает и сжимает шею арранкара.
-Замолчи. Я не собираюсь убивать тебя, - хрипло рычит Гриммджо.
Куросаки, кажется, даже немного удивлен.
-Так зачем ты привел меня сюда?
Джагерджак не отвечает. Вынимает ножны с катаной из-за пояса и бросает в траву – они будут только мешать.
Ичиго немного опускает голову и сжимается, когда арранкар подходит к нему вплотную и прижимает одной рукой к дереву, придирчиво разглядывая такое хрупкое сейчас тело.
С ним надо быть осторожным, сдержанным. Но Гриммджо не знает, как это.
Зато он точно знает, куда ударить, и сколько силы ему надо было бы приложить, чтобы сломать эту тонкую шею. Чтобы выпустить душу из умирающего тела. Чтобы не заставлять мальчишку мучиться.
Он снимает пластырь с щеки Ичиго. Парень вздрагивает и сильнее вжимается в ствол дуба, из-за чего несколько кусочков коры с шелестом падают к их ногам.
-Что ты делаешь?
-Заткнись.
Касаясь свежей раны пальцами, арранкар направляет свою энергию через руку в чужое тело. Ничего не происходит.
-Черт. Не помогает.
Как слепой котенок, Куросаки слегка тянется к уже отодвинувшимся пальцам.
-Что это? Я чувствую тепло.
Арранкар чуть встряхивает его за плечо, говорит зло и отрывисто.
-Я сказал тебе заткнуться или нет? Черт. Другого выхода нет… Ладно. Не двигайся.
На минуту тишина леса прерывается только шумным дыханием двух замерших напротив друг друга врагов. Внезапно Ичиго чувствует, как что-то горячее и влажное касается его щеки.
-Что… Что ты?.. Ай! Черт… Как больно!
Гриммджо проводит языком по царапине еще раз, и, отодвигаясь, внимательно разглядывает результат своих стараний. Маленькая ранка затянулась, оставив лишь розоватую полоску словно обожженной кожи.
Ичиго проводит пальцами по щеке, нервно сглатывает.
-Как? Она исчезла… Но было так больно, как будто солью присыпали.
Отворачиваясь от удивленных блеклых глаз, арранкар говорит куда-то в небо:
-Это моя реяцу. Я отдаю тебе свою силу. Тебе ведь нужна была сила пустого? На пальцах есть много нервных окончаний, но этого, видимо, недостаточно. Больше реяцу можно передавать только через поцелуй…
Ичиго в ужасе округляет глаза, делает попытки вырваться, отодвинуться от Сексты.
-Н-нет! Не надо! Отпусти... Зачем ты?..
-Потому что ты должен умереть от моей руки. И я не дам тебе так жалко и нелепо сдохнуть!
Арранкар крепко хватает синигами за руку и тащит на середину поляны. Резко останавливаясь, толкает в грудь, заставляя рухнуть в густую душистую траву.
Ичиго не сопротивляется, только тихо вскрикивает от удара о землю. Багровые пятна расцветают на бинтах с новой силой.
Гриммджо наваливается на него сверху, чуть прижимая своим телом к земле, чтобы не вздумал дергаться. Не слушая возмущенного шипения мальчишки, хватает тонкую руку, ловко разрезает клыками на маске и разматывает бинты; без тени смущения или неприязни прижимается губами к истерзанному запястью.
Зализывая, почти зацеловывая раны, тянется выше – по локтю, к плечу. Ему приходится зажать рукой рот Ичиго – тот отчаянно вырывается и вскрикивает – так обжигает свежие раны реяцу. Срывая обрывки бинтов, продвигаясь к груди парня, арранкар чувствует, как тот со всей силы бьет кулаками в его спину. Ему приходится оторваться от теплой кожи и посмотреть в лицо синигами.
-Что, так больно?
Ичиго всхлипывает, убирая руку Гриммджо от своего рта.
-Нет. То есть да. Но… Мне ужасно стыдно. Перестань, пожалуйста... Не надо…
-И что, прикажешь мне просто наблюдать, как ты подыхаешь? Если уж я решился на это, то и тебе стесняться нечего, придурок.
И… Это больше было похоже на любовь. Потому что мальчишка так бился в его руках, так вскидывался и трепыхался. И потому что короткие вскрики вылетали из зажатого сильной рукой рта. И кожа, бледная и тонкая, как бумага, горела под его губами. И, пока еще слабые, но очень цепкие руки судорожно сжимали белую куртку; и путались в волосах, и отталкивали, и притягивали.
Они как будто вместе сошли с ума - на одну только ночь поддались жаркому безумию, в которое оказалось так приятно и невыносимо сладко падать…
Но никто из них не позволял себе лишнего. Потому что сама ситуация уже была немыслимой, до самой глубинной сути неправильной. Потому что обоим казалось - если сейчас эта боль перерастет в нежность, то мир расколется вдребезги, разлетится тысячами осколков. Это как прикосновение иглой к тонкому стеклу – попал в точку распада, и всё кончено – стекло не восстановить.
Гриммджо начинает мутить от вкуса чужой крови. Но это напоминает ему о временах жизни, как адьюкаса. О том, как сила перетекала в его горло вместе с вязкими солоноватыми каплями. И только холодная луна скрашивала одиночество. Красивое, но все же мучительное одиночество хищника.
Ичиго больно прикусывает ему пальцы, заставляя отвлечься от вылизывания его живота.
-Ну, чего тебе?
-Гриммджо… Пожалуйста, подожди немного. Дай отдохнуть… Это как раскаленное железо.
-А ты как хотел? Чужая, сила проникает в тебя через открытые раны! Тем более – сила пустого. Для живых она - как яд. Но у нас не так много времени, так что я не могу дать тебе отдых.
Арранкар срывает серые спальные штаны с синигами. Задыхаясь на секунду, парень начинает яростно брыкаться под ним.
-Что ты делаешь?! Зачем?..
-Твои ноги. На них тоже раны. Не дергайся.
Гриммджо срезает бинты, и они легкими лепестками летят в траву. Проводит языком от ступни - по лодыжке парня, и по колену, и вверх по бедрам. Ичиго кричит, вырывает из земли целые охапки травы, цепляясь пальцами за всё, что ни попадя; пытается отползти от арранкара. Но сильные руки держат крепко. Сдвигаясь вверх, Гриммджо приподнимает Ичиго за талию.
-Повернись.
-Что?.. Нет, пожалуйста, перестань… не надо больше… мне так стыдно.
Гриммджо рычит и сам переворачивает мальчишку, швыряет в траву, подминая под себя. Его спину пересекает только один порез – но самый глубокий и длинный, как, если бы ему пытались вырвать позвоночник.
Плохо. Ему будет очень больно.
Арранкар закрывает рукой рот парня, шепчет на ухо:
-Это последний. Просто перетерпи.
Ичиго вздрагивает и невольно толкается бедрами ему в живот, заставив немного отодвинуться от опаленной болезненной истомой кожи.
Гриммджо дотрагивается языком до страшной раны, направляя как можно больше реяцу в чужое тело; тщательно зализывает подтеки крови, пересчитывает губами позвонки парня.
Тот вскрикивает истошно и отчаянно, как будто умирает; шипит через руку Сексты:
-Гримм… джо… не надо… ты… ты что, хочешь убить меня?
-Рррр… Хочу. Но потом.
Арранкар уже не может остановиться. Внутренне ужасаясь, он понимает, что делает что-то не то, что-то очень неправильное - но отдаст всё в своей жизни, только чтобы еще раз совершить эту ошибку. Чтобы на минуту, на одно пронзительное мгновение почувствовать себя живым, когда горячая кровь этого парнишки заливает горло и терзает чувствительный нюх и рецепторы тяжелым привкусом железа.
Но жажду это не унимает. Не усмиряет жгучий голод.
Потому что хищник ненасытен.
Эта ночь, и этот лес, и тонкое тело в его руках – все это внезапно срывает маску человека со зверя по имени Гриммджо. Не рассчитав силы, он впивается зубами в спину синигами, одновременно выплескивая целый поток реяцу в открытую рану.
Крики прерываются судорожным выдохом, и Ичиго падает лицом в траву, обмякая и безвольно обвисая в руках арранкара.
-Черт…
Он отключился.
Но Секста не может устоять перед соблазном, и с упоением вылизывает солоноватую на вкус кожу, жадно скользя языком между лопатками парня, наслаждаясь его вкусом и запахом.
Наконец, всё - последняя красная полоса исчезла с бледной кожи. Но тепло этого хрупкого тела так дразнит, манит его… Нет, никак не удержаться.
Гриммджо поддерживает мальчишку за живот и грудь, немного притягивает к себе и утыкается носом в рыжий затылок. Внимательно и зло запоминает его запах, выжигает в памяти этот момент. Хриплый рык срывается с его губ. Потому что сейчас – как раньше, добыча в его руках. И осталось только поймать тот миг, когда клыки вонзаются в тонкую шею, когда чужая жизнь вздрогнет - и покорится, и перельется-перетечет в твое тело горячими потоками силы…
Нет, черт возьми, нет!
Только призвав на помощь весь свой разум, арранкар заставляет себя выпустить из рук слишком заманчивое тело и отодвинуться от Ичиго.
Почти в тот же миг тонкие бледные пальцы, перепачканные травяным соком, тихонько вздрагивают. Парень приглушенно стонет и приподнимается на локтях; блуждающим взглядом осматривает лес.
Тяжело вздыхая, Гриммджо поднимается на ноги и рывком поднимает его с земли, сует в руки штаны.
-Одевайся, придурок. Скоро здесь будут твои друзья.
Ичиго, покачиваясь, натягивает брюки. Его щеки пылают нездоровым румянцем, а движения неловки и рассеянны. Мелкая дрожь сотрясает его тело – от слабости и свежести ночного воздуха его бьет озноб. Гриммджо поднимает свою катану с земли и возвращается к пошатывающейся фигуре.
-С-спасибо… Гриммджо…
-Пошел к черту. Вскоре я вернусь, чтобы сразиться с тобой. Так что постарайся быть в форме, – арранкар задумчиво скользит взглядом по лицу парня. - Ах, да, тебе придется потерпеть еще немного…
Куросаки вздрагивает от неожиданности, и вцепляется пальцами в плечи арранкара, когда он обхватывает его голову руками.
-Твои глаза…
-Отойди от него, ублюдок! Реви, Забимару!
-Ренджи, стой, заденешь Ичиго! Танцуй, Содэ но Сираюки!
Всплески разноцветной энергии на мгновение отвлекают уставшего арранкара – удлиненный меч красноволосого лейтенанта летит прямо в его грудь. Гриммджо лишь прикрывает глаза и немного напрягается, чтобы снизить урон от этой атаки. Но сталь не касается его кожи.
Чужая горячая кровь брызгает на лицо - Ичиго закрыл его своим телом. Самый последний, самый длинный шип Забимару насквозь прошил его плечо.
Прикрыв глаза и недовольно морщась, синигами тихо произносит:
-Уходи…
-Как ты смог?..
-Просто почувствовал. Вали уже отсюда!
Арранкар нервно хмыкает и исчезает, срываясь в сонидо.
Третья ночь.
Сумерки плотной тканью тьмы окутали ночной лес. Всюду что-то движется, мелькает, шуршит.
Живёт. Не смотря ни на что – живет. Удары сердца медленно отсчитывают время.
Конечно, Гриммджо не пошел бы снова к мальчишке этой ночью. С него хватит этого обоюдного безумия. Может, позже…
А пока арранкар стоит посреди леса, на той самой полянке. Он сам не понимает, зачем снова пришел сюда. Как он сам себя уверял - просто поприветствовать ночь.
Луна мира живых так красива… Она словно светится изнутри; искрит живительной и успокаивающей силой, какой-то нездешней чистотой и нежностью. В то время, как луна Уэко Мундо, как всегда казалось Гриммджо, старалась забрать весь скудный свет из мира пустых, нещадно впитывала его силу.
Но с той луной можно было бороться. Бороться за свою душу – немногое ценное, что у него осталось. Иногда Сексте казалось, что он давно потерял душу человека – ту, что была в самом начале его бесконечного пути. Что она рассыпалась, слилась хитросплетениями энергий с душой хищника, образовав странную незавершенную картину.
О его душе можно писать, лишь смахнув кровь с горячих губ, обмакнув кисть в безысходность. Сплетя бумагу из инстинктов, запахов и движений, написать великолепную и ужасающую картину – зверь в клетке. Первобытная, ничем не испорченная красота и жестокость, в клетке людских чувств, ограничений и правил.
Зверь не даст себя погладить, не позволит приручить. Зверь не примет помощь ни от кого.
Он огрызается не от злобы, не от жестокости, а потому что такова его глубинная суть. И потому что есть уже огромный опыт щелчков по носу в моменты открытости.
Зверь всегда должен быть начеку.
Зверь не разрешит себе привязаться к чему-то надолго. Стая, убежище, вожак – все это наживное. Главное – сохранить себя, целостность души.
Зверь не позволит чужому существу разбить его хищное уединение. Потому что всё, что есть у зверя – мир запахов и инстинктов, бледно-молочная луна на небе, красивое одиночество и враг.
Враг.
Задумавшись, Гриммджо слишком поздно замечает рядом источник реяцу, и досадная злость холодной тяжестью свербит в затылке. В одном быстром движении катана вылетает из-за пояса, белой молнией рассекает подрагивающий ночной воздух… и останавливается буквально в паре миллиметров от бледной кожи.
Перед ним стоит рыжий мальчишка-синигами. Черная форма практически сливается с вязкой тьмой ночного леса.
-Какого черта ты здесь делаешь? – злобно рычит Джагерджак, не отнимая катану от его горла.
Ослепшие глаза смотрят прямо перед собой, куда-то в район шеи Гриммджо. Только левый глаз прикрыт, как если бы Ичиго чувствовал холод металла у своей кожи.
-Я сбежал. Дома так невыносимо скучно… А ты что здесь делаешь?
-Не твоё дело, придурок! И…где твой меч? – с долей удивления спрашивает Секста.
-Я оставил его. Все равно от него сейчас нет никакого проку.
Джагерджак настороженно уточняет:
-А как ты смог?..
-Найти это место? Да я просто поднялся в воздух, а потом почувствовал твою реяцу.
-Ясно…
Молчание растекается в воздухе – тяжелое и вязкое, словно туман. Неприятно дребезжат на языке арранкара нерожденные звуки. Но Ичиго первый нарушает затянувшуюся тишину.
-Гриммджо?..
-Что?
-Спасибо.
Секста ядовито ухмыляется.
-Я тебе уже сказал, пошел к черту. Я это сделал только потому что не хочу быть тебе чем-то обязанным. И потому что я сам должен убить тебя.
Ичиго осторожно отводит лезвие от своей шеи и с легким недовольством поднимает ослепшие глаза на Джагерджака.
-Я только одного не могу понять, Гриммджо. Ты говоришь, что хочешь убить меня. И у тебя была уже меносова куча шансов сделать это. Так почему?.. Почему ты медлишь?
Секста молча смотрит в ослепшие карие глаза. Да и что он может ответить?
Как объяснить, что он и сам не понимает логики своих поступков?
Как описать те невидимые нити, что пришили намертво, насквозь прошили сердце и руки, привязали к другому непонятному человеку? Как дать понять, что он каждый день, каждый проклятый час рвется, разрывает кожу когтями, дергается, но не может освободиться от пут?
А может, и не хочет вовсе? Потому что, освещенное луной лицо внезапно кажется лицом того, кого всегда ждал… И невидящие глаза смотрят в самую душу, и мягкий свет шаловливыми зайчиками пляшет в чуть расширенных зрачках.
Худая рука синигами вздрагивает; длинные пальцы, словно по наитию, тянутся к груди арранкара. Их кончики пробегаются по шраму, и вверх - по ключицам; ловко перепрыгивают шею. Слегка касаясь сломанной маски, дотрагиваются до губ, возможно, желая проверить – какое выражение лица сейчас у арранкара? Нагло ухмыляется он или серьезен? Вздернуты ли тонкие губы в оскале или равнодушно сжаты?
Ичиго словно вырисовывает в памяти образ Сексты. Прохладные пальцы в нерешительности застывают на щеке арранкара, не зная, куда им двинуться дальше.
Довольно.
Гриммджо грубо перехватывает руку синигами; хочет вывернуть её посильнее, чтобы мальчишка зашипел, забился от боли и перестал позволять себе такие вольности.
Его ладонь - такая грубая, мозолистая, с содранной кожей - сталью наручников окольцовывает запястье парня, сжимает длинные пальцы.
И что-то меняется.
Гриммджо не может оторвать взгляд от их рук. Он чувствует, как тихо пульсирует под тонкой кожей вена, перенося по телу синигами кровь, которой он вчера напился досыта.
Он хочет ударить мальчишку, но не может. Потому что тот тоже застыл перед ним, вероятно, почуяв опасность. Блеклые глаза устремлены под ноги арранкара, плечи напряжены в ожидании удара.
Гриммджо чувствует как, словно распускающийся тропический цветок, в груди тяжелыми волнами накатывает напряжение, горячее щекочущее чувство опутывает тело.
Ичиго прерывисто вздыхает и делает еще один шаг вперед. Внезапно - спотыкается о какой-то корень и падает прямо в объятья арранкара.
И мир все-таки рассыпается. Игла проходит сквозь стекло реальности, найдя ту самую точку – единения и распада. Лучики трещин ползут по обыденности, стирая границы, уничтожая правила, законы, стереотипы и нелепые модели поведения.
Гриммджо садится в густую траву, и тащит мальчишку за собой. Сгребает его в охапку и сажает к себе на колени, прикрывая немного курткой, словно пряча от внешнего мира. Как-то странно всхлипнув, Ичиго прижимается к арранкару близко-близко, утыкается лбом ему в шею, прижатый к горячему телу большими сильными руками.
Время замирает. Время просто теряется, дробясь на несуществующее прошлое и неважное будущее. Есть только дыхание. Одно на двоих.
А напряжение в груди все нарастает и нарастает, и хочется прикрыть глаза и отдаться полностью этому чувству. В эту минуту Гриммджо словно что-то разрывает изнутри, хочет вырваться из своей самовозведенной клетки - что-то неимоверно глубокое, даже опасное в своей силе.
Это было странное чувство. Оно не походило на опьянение, но еще меньше напоминало трезвость. В нем начисто отсутствовал смысл. Зато, казалось, оно придавало смысл всему остальному. Оно было невыносимо тяжелым и таким легким, нежным и неуловимым, что казалось – сожмешь в руках – и оно рассыплется.
Гриммджо закрывает глаза и погружается в пучину тьмы, оставляя лишь это ощущение и запах теплой мальчишеской кожи. Но, пытаясь хоть как-то определить, что с ним происходит, он произносит только:
-Ичиго…
Тупое саднящее чувство перерастает наконец в боль; разливается-разбегается по телу сладкой истомой. Арранкар сжимает мальчишку в объятьях так сильно, как только может, задыхаясь пьянящим запахом чужого тепла. Ичиго снова всхлипывает и с неистовостью прижимается к нему, зарывается лицом в растрепанные голубые пряди.
-Гриммджо… Сделай это со мной, пожалуйста.
Волна сладкого и опасного возбуждения поднимается в теле арранкара от этих слов, но он успевает перехватить это чувство, пока оно не достигло гребня и погасить на корню.
-Что?.. О чем ты говоришь… Я не…
-Ты же хочешь этого, я вижу, - Ичиго решительно прижимается губами к щеке арранкара. - Я стал лучше чувствовать эмоции. Я вижу, ты сдерживаешься изо всех сил. Но, пожалуйста… сделай это. Я сам прошу тебя.
Щекочущее тепло снова разливается внизу живота арранкара. Этот ненормальный парень вообще понимает, что просит? Он же развязывает ему руки…
-Да что с тобой случилось, черт побери? Сначала я прихожу надрать тебе задницу, а ты подыхаешь тут, как слабак… Выглядишь так, как будто смирился, предлагаешь мне дружбу… Теперь ты хочешь, чтобы я…
Тонкие руки обхватывают спину Гриммджо, дыхание, горячее как в лихорадке щекочет шею, когда Ичиго сначала робко, а потом более уверенно и страстно целует его ключицы.
-Да, хочу! Мне все равно, насколько больно это будет, и что случится потом! Вчера я… Я наконец почувствовал себя человеком. Не чертовым синигами, не пустым, не вайзардом. Кажется, я впервые ощущал чужое тепло, и прикосновения… Все эти сражения, смерти... Из-за них я даже не знаю, что значит обнимать другого человека. Пожалуйста, пока мои глаза не будят в тебе ненависть, покажи мне еще раз, что такое тепло…
Гриммджо как-то задумчиво, на пробу прикусывает парня за шею и тут же зализывает укушенное место.
-Твои глаза… Ты не хочешь, чтобы они снова видели? Ты не хочешь видеть, как тебя целует парень? Или... пустой?
Ичиго отрицательно мотает головой.
-Нет, не в этом дело!.. Я думал, ты ненавидишь их…
Сильные, словно сплавленные из железа руки обхватывают рыжую голову, фиксируя, не давая сдвинуться ни на миллиметр.
-Ненавижу, – шелковистая поверхность языка скользит по веку, мягко огибает дрогнувшие ресницы.
– Я вообще тебя ненавижу, – истошный крик разрезает темноту ночи. – Зачем я помогаю тебе? Надо было сразу убить, чтобы не мучался…
Мальчишка бьет арранкара руками по спине, вырывается. Захлебывается криком и протяжно скулит, пока он мягко, но настойчиво поглаживает языком закрытые глаза, скользит губами по дрожащим векам.
-И теперь ты хочешь от меня тепла? Но я же никогда не давал тебе ничего, кроме боли… Даже сейчас, когда я лечу тебя и пытаюсь быть сдержанным, ты кричишь и бьешься в моих руках. И ты просишь большего! Ты хоть понимаешь, как это будет? Я зверь, Ичиго. Звери не знают ничего о нежности… Я даже не уверен, что не перегрызу тебе горло, забывшись желанием.
Крики затихают, оставляя в голове звенящую пустоту. Рыжие ресницы нервно дрожат. Щурясь из-за непривычных красок и света, открываются немного мутные карие глаза.
Гриммджо не двигается, только смотрит в упор, да придерживает Ичиго за худые плечи.
Наконец, взгляд мальчишки проясняется. Он устало улыбается, глядя арранкару в глаза, дотрагивается пальцами до сломанной маски. Смотрит с вызовом и мольбой.
-Ну и пусть… Не сдерживайся. Рви в клочья, пронзай кожу. Только прикоснись ко мне, как вчера…
Гриммджо опускает руки ниже, и ткань косоде Ичиго приятно шелестит под его пальцами. Прощупывая ребра и выступающие лопатки синигами, он начинает осторожно гладить его по спине.
- А ты последствий-то не боишься, храброе сердечко? Или крыша поехала? Если я не буду сдерживаться, я тебя сломаю…Ты еще такой маленький, такой слабый сейчас…
Синигами решительно стягивает косоде со своих плеч, не отрываясь губами от кожи арранкара.
- Сделай это, прошу. Мне это нужно. Мне уже не больно. Мне совсем не страшно.
Гриммджо глубоко вздыхает, немного отодвигая парня от себя. Пульс ослепительными всполохами стучит под веками, мысли тянутся и цепляются за сознание, как вязкая смола.
Кто там, на небе вздумал спасать его душу?
Что за глупый бог, или, может, ангел решил помочь ему?
Почему он не нашел другого способа, как сунуть ему в руки это изломанное болью, истерзанное жестокой юностью существо?
Сначала зацепить решительностью глаз, нотками бравады в еще не сломавшемся голосе, позволить бить и пинать наглого парня, как вздумается, распалять воображение картинами предстоящих схваток… Показать всю глубину его мира, всю силу и великолепие живой, не умершей много лет назад вместе с телом души, чтобы потом вот так, просто и цинично, кинуть к его ногам сломанное хрупкое создание, проверяя, как он научился ценить то, что ему дали?
И как можно было смешать в одном разуме - его разуме, желание убить, уничтожить, сломать этого парня из-за слишком сильной привязанности? И одновременно - спасти, закрыть от всего мира, позволить утонуть в своей силе и тепле…
Гриммджо поворачивает мальчишку к себе, заставляя его раздвинуть ноги, и притягивает ближе за талию, ласково поглаживая по обнаженной пояснице.
Ичиго вздрагивает, когда арранкар бархатно мурлыкает у самых его губ, согревая своим дыханием:
-Куррросаки… Хоть ты еще ослаблен, у тебя же остались силы? – Гриммджо скалится и порыкивает, дразнит синигами, почти касаясь своими губами его приоткрывшихся в ожидании поцелуя губ. – Пообещай мне. Если я не смогу сдержаться, если зверь в моей душе возьмет верх… Останови мои руки, Ичиго. Останови их, чтобы я не смог убить тебя…
Куросаки едва ли слушает его – глядя хмельными глазами, тянется вслед за теплым дыханием.
И Гриммджо сдается. Будь что будет.
Может это и безумие, самый глупый поступок в его жизни, но и это кажется абсолютно неважным, когда теплые губы Ичиго оказываются под его губами.
Парень вздрагивает всем телом и, желая касаться и чувствовать как можно больше, нетерпеливо вплетает пальцы в голубые волосы. Он отвечает на поцелуй с большей страстью, чем мог ожидать Гриммджо. Гибкое горячее тело прижимается близко-близко, и, неумело и жадно, захлебываясь чувствами, Ичиго целует его, приоткрывает рот, впуская язык арранкара.
Гриммджо падает спиной в траву, таща мальчишку за собой, нетерпеливо рыча от возбуждения, когда он ерзает на нем; стягивая куртку и боясь отпустить от себя хоть на мгновение. До сих пор не понимая, зачем он допускает всё это…
Жаркое постыдное безумие длиной в три ночи.
Белый шум в ушах затихает, возвращая способность слышать, видеть и чувствовать. Гриммджо не может отдышаться. И он просто лежит в траве, раскинув руки.
Да, наверно, он сошел с ума.
Весь мир сейчас - на грани безумия, горячего полуночного бреда, когда мысли путаются и цепляются одна за другую, не желая принести успокоение в опаленный неожиданным прозрением разум.
Луна, такая бесконечно далекая, дразнит оскалом молочно-белых клыков. И всё, что хочется - поделиться радостью, не умещающимися в душе и сердце чувствами – схватить за плечи чужое, непонятное пока существо, развернуть лицом к свету и прошептать, задыхаясь от величия момента, от страха перед свершившимся наконец чудом: «Посмотри, я дарю это всё тебе… Ты видишь, как она прекрасна?»
Но… Ичиго лежит рядом, и тяжело дышит. Гриммджо не решается прикоснуться к нему снова.
Нет, все вышло даже лучше, чем он ожидал. Потому что Гриммджо знал, как всё могло бы обернуться. Но, арранкару неожиданно было… так хорошо с ним.
Только вот… Большие багровые синяки наливаются на руках и ребрах синигами. Если бы Гриммджо приложил к ним свои руки, отпечатки бы точно совпали. Дорожка крови алой лентой извивается на шее мальчишки, теряясь в траве.
Но Ичиго ведь тоже знает, как все могло бы быть. Судорожно вздохнув, он перекатывается на живот, обнимая руку арранкара.
Он тоже смотрит на небо, и в его взгляде усталость перешептывается с надеждой… Надеждой на что?...
-Гриммджо… Луна. Посмотри, как она прекрасна.