Лицом к лицу

[bleachfic]

Название: Лицом к лицу.
Автор:  Maksut
Бета:  Square_Horizon
Фандом: Bleach
Пейринг: Зараки Кенпачи/Куроцучи Маюри
Рейтиинг: NC-17
Жанр: PWP
Дискламер: не принадлежит, не извлекаю
Размер: мини
Саммари: Еще каких-то несколько лет назад Маюри с уверенностью сказал бы, что хороший шинигами – это тот, чье брюхо хочется вспороть, чтобы посмотреть, что же именно делает обычное существо выдающимся. Но сейчас… Он с удивлением осознает, что готов мириться с загадками бытия, лишь бы они подольше оставались рядом.
Предупреждение: AU, ООС, POV, употребление наркотических веществ, неграфическое насилие, отсутствие обоснуя ибо PWP.
Посвящение: моей дорогой  Square_Horizon, моему лучику света в темном царстве безграмотности ^^
От автора: Невозможных пейрингов нет (с)


Куроцучи.

Уличить минутку и, при этом, не быть уличенным самому – тонкое искусство, но сегодня…Сегодня особенный случай.
День рождения Короля – любимый праздник всех шинигами, потому что только в этот день, от первого и до восьмидесятого района Руконгая, воинам Готея наливают столько, сколько они сумеют выпить. Наливают, разумеется, за счет Его Величества.
Фейерверки, гомон толпы, пьяный смех девиц из квартала красный фонарей - все безумие праздничных красок меркнет перед тем, что творится здесь, в серо-стальной лаборатории под личными апартаментами капитана двенадцатого отряда.
Маюри складывает ладони лодочкой, а потом, словно выпуская из рук невидимую птицу, резко вскидывает их - мощный кеккай обрушивается на комнату оглушительной тишиной, нарушаемой лишь тихим жужжанием галогеновой лампы под потолком.
- За-ра-ки…
Звуки, будто точеная тысячами волн галька, упруго перекатываются на языке и падают в напряженную тишину. Маюри очень нравится это слово, и он вновь произносит его, смакуя каждую букву.
- З-а-р-а-к-и…
Не имя и даже не прозвище – название самого паршивого места в этом худшем из миров.
И да, конечно, это вызов.
Помнишь ли ты, руконгайский оборванец, о том, кто ты и куда ты идешь? Если да, то не забывай. А если же нет…всегда найдутся те, кто с великой охотой освежат тебе память.
Но Зараки, человек, олицетворяющий собою помойную дыру мироздания, невозмутим. Его не трогает ни прошлое, ни будущее, он живет только здесь и сейчас.
- Время, - веско, словно каменную глыбу на дно расселины, бросает Кенпачи свое слово.
Маюри шарит в складках одежды. Секунда, и небольшой, тускло блеснувший в скудном освещении фиал летит в сторону Зараки.
Ядовитая кровь и прочие жидкости тела, конечно, крайне удобны в бою, но Зараки устраивает Маюри во всех отношениях, так что лишиться настолько…интересного любовника было бы крайне обидно.
- Гадость, - морщится Зараки, утирая губы тыльной стороной ладони. – Сколько?
- Пятьдесят секунд, - с оттенком гордости, говорит Куроцучи. С новым антидотом пришлось повозиться, но оно того стоит: пятьдесят секунд против предыдущих ста двадцати – прогресс налицо.
Ожидание – лучший катализатор для тлеющего где-то на задворках сознания желания, а тяжелый взгляд Зараки красноречивее всяких слов.
- Снимай, - рычит капитан одиннадцатого, и от одного только этого низкого, вибрирующего, словно рокот волн о прибрежные скалы, голоса, у Куроцучи тяжелеет в паху. Но Маюри не любит одноактовых пьес, так что решает растянуть удовольствие и смеется, запрокидывая сокрытое маской лицо.
А в том, что секс с Зараки – удовольствие в самом, что ни на есть чистом виде, Маюри убедился уже давно.
Этот зверь не создан для утонченного разврата и тягучего, медленного как мед падения в бездну порока, но та необузданная сила и та откровенность, граничащая с эмоциональным эксгибиционизмом, что есть в Кенпачи, с лихвой искупает все недостатки его темперамента.
- Заставь меня, - не переставая смеяться, говорит Куроцучи: перчатка брошена, так что дуэль грубой силы и торжества науки не заставляет ждать себя.
Зараки заводится с пол-оборота и Куроцучи легко, словно кукла, летит спиной на стальной стол. По пустой лаборатории прокатывается гулкое эхо, возникающее от столкновения металла с металлом.
Сверхпрочный скелет спасает Маюри от переломов, но удар такой силы выбивает из него дух; легкие, будто сдутые воздушные шарики, прилипают к ребрам, и он, словно выброшенная на берег рыба несколько секунд разевает рот, силясь вдохнуть.
Зараки склоняется над операционным столом и с любопытством наблюдает за его попытками восстановить дыхание.
- Животное, - шипит Куроцучи.
Удивительно, но даже в такой ситуации, склонность к анализу не оставляет Маюри: ему смешно от одной только мысли, что он и Зараки, этакие готейские антиподы в жизни, в постели словно созданы друг для друга. Куроцучи - едва ли не единственный, кто способен выдержать натиск руконгайской страсти без особого ущерба для себя.
Лицо Зараки искажается смесью похоти и ярости. Такая гримаса больше подошла бы
сражению, но в этом весь Кенпачи: для него вся жизнь – сплошная битва.
- Снимай! - рычит Зараки, теряя последние капли терпения.
Кенпачи нависает над ним и мозолистая ладонь стальным обручем сдавливает горло: спаянная из прочных полимерных сегментов гортань жалобно скрипит.
Когда давление становится невыносимым, а от недостатка кислорода перед глазами начинают мелькать черные точки, Куроцучи поднимает непослушные, словно ватные руки и скребется ногтями о каменные плечи любовника.
У них нет стоп-слова, а разошедшийся Зараки способен на все, так что в их тандеме, именно Маюри – безумный ученый всея Готея, выступает в роле рационального начала.
Хватка слабеет, и Куроцучи трясущимися пальцами поддевает край маски. Эластичный пластик, идеально повторяющий контуры лица, сходит неохотно, но все же поддается.
- Доволен? – сквозь кашель хрипит Маюри, яростно сверкая глазами.
Синяки и ссадины, кровоподтеки, шишки, сбитые локти и колени… Снятие маски – самый ненавистный Куроцучи момент, по сравнению с которым меркнет все остальное.
Искренность никогда не была его сильной стороной, так что даже к такой мелочи, как показать любовнику истинное лицо, Маюри относится с изрядной опаской.
А вот Зараки, кажется, просто обожает эту часть: каждый раз, как в первый, он смотрит на Маюри, кажется, целую минуту, и в его желтых как у кошки глазах, впервые за весь вечер почти потухает адское пламя.
Куроцучи не нравится пристальный и бесцеремонный взгляд Зараки. Без маски он чувствует себя слишком…Уязвимым. Конечно, в его теле припрятана пара-тройка сюрпризов на любой случай, но маска… Он почти сросся с ней и если бы не настойчивость Зараки, граничащая с помешательством, он бы никогда не снял ее.


Зараки.

Видеть Куроцучи без маски, все равно, что застать женщину в момент омовения: так же интимно и так же, почти до неприличия, лично.
Куроцучи без маски – сущий ребенок: большие глаза, утонченно-нервический профиль, полные губы... Картину чуть портит лишь темная щетина, тут и там пробивающаяся на подбородке и скулах, но даже она не добавляет ему возраста: ни дать ни взять, шестнадцатилетний мальчишка.
Вот только взгляд у этого «мальчика» совершенно недетский. Цепкий, острый как лезвие скальпеля, взрезающий всю шелуху плоти и добирающийся до самой сердцевины – истины каждого человека.
- Зачем ты его прячешь? – в который уже раз спрашивает Кенпачи. Вид лица любовника действует на него гипнотически и странным образом успокаивает.
- Привычка. Хватит трепаться, у меня мало времени, - раздраженно отвечает тот. Скрипучий, словно проржавевшие дверные петли голос странным образом диссонирует с розовой мякотью губ Маюри.
У Куроцучи очень подвижное лицо на котором все эмоции видны как на ладони. Кенпачи досадливо морщится но, неожиданно даже для самого себя, выдыхает:
- Такая красота…
- Бесполезная красота, - жестко отрезает Куроцучи и, словно змея, сбрасывающая кожу, в одно слитное движение избавляется от капитанского хаори. - Насмотрелся?
Сигнал дан и неуютная, колкая прелюдия из полудюжины никому не нужных фраз наконец-то завершена. Зараки вздыхает с облегчением и быстро расстается с одеждой.
Язык древней как мир животной похоти ему роднее и ближе того звукового уродства, за которым скрывают свои инстинкты «цивилизованные люди».
Спать с Куроцучи – та еще авантюра. Никакие разминки с пустыми не сравнятся с тем адреналиновым кайфом, что дарит эта норовистая дрянь.
Безжалостный как Ичимару, чокнутый как Киске… Куроцучи тем не менее привлекает Зараки столь же сильно, как запах падали стаю гиен.
Жестами, взглядами, мерзкими златозубыми ухмылками… Кенпачи не привык копаться в себе и уж тем более - задаваться вопросами о причинах тех или иных желаний, поэтому стояк на ходячий био-конструктор воспринимает как данное.
Тот факт же, что ученый ответил ему взаимностью… что ж, видимо, даже поиски абсолютного знания не в силах отбить в человеческой природе ее низменную основу.
Устав от многоходовок и прочих, так милых сердцу Куроцучи игр, Зараки дергает полы косоде и разводит их в разные стороны.
Открывшееся тело – смуглое, жилистое, расчерченное шрамами словно лоскутное одеяло неряшливыми стежками.
- Аах… - Куроцучи вздыхает и тянется вверх, напрашиваясь на поцелуи и укусы. Кенпачи придавливает любовника к жесткому ложу и скользит шершавым словно влажная наждачка языком по шелковой сетке глянцевых шрамов.
Неровная звезда из рубцов прямо в центре солнечного сплетения – одно из самых чувствительных местечек на теле этой заразы. Зараки опускает голову и ощущает под губами выпуклое переплетение старых и новых шрамов - стоит только лизнуть, а потом очертить самым кончиком языка контур, как у Маюри окончательно сносит крышу, и он начинает извиваться не хуже грешника на дьявольской дыбе.
- Ну пожалуйста… - шепчет Маюри, изгибая спину под немыслимым углом. От этого движения мышцы на его животе вздуваются рельефным каскадом, и Зараки в очередной раз поражается тому, что этот книжный червь настолько неплохо сложен.
Под нелепыми масками и дурацкими балахонами, Маюри оказывается умопомрачительно хорош: жилистый, твердый, словно обернутые горячим бархатом стальные тросы, свитые в тугие кольца…
- Хватит пялиться, переходи уже к делу! – требует Куроцучи, и Зараки подчиняется. Но подчиняется вовсе не слову, но плачущей гримасе, исказившей лицо Маюри.
Кенпачи с силой проводит ладонями по смуглым бедрам и разводит стройные ноги в стороны – любовник настолько гибок, что колени спокойно опускаются на холодную поверхности стола.
Зараки ныряет вниз, накрывая безгубым ртом его налившийся член. Помещение наполняется звуками: дикими, грубыми, непристойными…
Куроцучи опытен и, как и многие, зашедшие по тернистой тропе познания слишком далеко, совершенно бесстыден, поэтому, когда твердый язык Кенпачи скользит по расселине между его ягодиц, он с готовностью вскидывает бедра вверх, насаживаясь и раскрываясь.

Куроцучи.

Наконец, когда между ягодиц уже начинает хлюпать от обилия слюны и смазки, Зараки отстраняется и пристраивается к раскрытому анусу своим огромным, багровым от напряжения, перевитым синеватыми венами членом.
От тянущего ощущения входящей в тело головки сладко тяжелеют яйца, и Маюри заходится в полузадушенном стоне. Кенпачи, вопреки всем ожиданиям, не засаживает ему сразу и до звезд из глаз, а лишь слегка покачивает бедрами, трахая неглубоко и мягко. Маюри требовательно хрипит и дергает тазом, стремясь поглубже насадиться, но его останавливают жесткие руки, опущенные на плечи, словно две бетонные плиты. Обиженно всхлипнув, Куроцучи выгибает спину и похотливо облизывается.
- Ну же, руконгаец, не тяни!
Зараки смыкает пальцы у него на шее, и, одновременно с захлебнувшимся вдохом, Маюри чувствует, как горячий, словно растопленный воск, каменно-твердый член Кенпачи погружается в него до основания, уверенно и бесцеремонно продвигаясь едва ли не до самой глотки.
А дальше мир сужается до размеренных жестких толчков и грубого, словно вытесанного из камня лица Кенпачи.
С каждым движением напряжение нарастает, а зудящее удовольствие разливается по всему телу, заставляя неметь ноги и руки. Капли пота ползут по высокому лбу Зараки, и Маюри вдруг подается вверх, ловя их губами.
В этот момент жесткая рука касается его члена и Куроцучи вздрагивает всем телом, подчиняясь ее властному движению.
- Аах…
Зараки наваливается на Маюри всем своим весом и почти сгибает его пополам. Куроцучи беспомощно дергается, но запаса прочности его организма хватило бы и не на такое.
Глубже, резче, сильнее…
Когда взгляд Кенпачи теряет всякую осмысленность, Маюри понимает, что тот скоро кончит и стискивает свой член, яростно надрачивая.
Всего пара фрикций и десяток мощных толчков изнутри доводят его до исступления. Куроцучи бьется в пароксизме страсти, расшибая голову о металл стола, и уже через несколько секунд чувствует, как его затопляет обжигающая влага.
Кенпачи стонет, низко и протяжно, словно раненный зверь, и от этого звука Маюри словно молнией прошивает от затылка до самого копчика.
Минута, другая… Они лежат неподвижно, переплетясь будто сиамские близнецы.
Наконец, когда остатки посторгазменной истомы окончательно истаивают в мышцах, Куроцучи упирается ладонями в плечи Кенпачи.
- Слезь с меня, - севшим голосом говорит он.
Зараки несколько раз моргает, словно бы прогоняя морок, а потом упирает руки по обе стороны от головы Маюри и легко встает.
В лаборатории жарко и до одурения пахнет сексом, остатки кеккая потрескивают, осыпаясь невидимыми осколками.
Куроцучи садится и внимательно прислушивается к себе: тело ломит, словно после хорошей драки, а растянутые мышцы саднят, но, кажется, на этот раз все же обошлось без серьезных повреждений.
Переведя взгляд на Кенпачи, Маюри испытывает легкую зависть. Тот выглядит свежим. Отдохнувшим и чертовски довольным.
Нимало не стесняясь собственной наготы, он, потягиваясь, словно огромный кот, ходит по лаборатории, собирая свою одежду. Куроцучи следует его примеру и тянется к маске, но Зараки опережает его. «Умный» пластик в его руках приходит в движение, перетекая из одной формы в другую.
- Верни.
- Какая забавная штука, - задумчиво говорит Кенпачи, а потом растягивает маску, пробуя ее на прочность.
- Эй! – Маюри подается вперед и отбирает у Зараки свое изобретение.
Кенпачи гогочет и, сев прямо на пол, достает откуда-то из складок сваленной в ком одежды трубку и кисет.
Терпкий запах вишни и табака настигает его у самого порога. Маюри застывает, взявшись за ручку двери.
- Не злись, - тихо говорит Кенпачи.
Куроцучи хочет огрызнуться и уйти, но почему-то не может. Странное меланхоличное спокойствие словно вирус, распространяющийся воздушно-капельным путем, передается и ему.
Развернувшись, он смотрит на то, как капитан одиннадцатого, голый, растрепанный и спокойный как сотня буддистских монахов, курит трубку, пуская к потолку молочные кольца ароматного дыма.
- Иди сюда, - Кенпачи делает приглашающий жест и, Маюри, словно загипнотизированный, подходит ближе.
Глядя на Зараки сверху вниз, он размышляет о метаморфозах собственного сознания.
Еще каких-то несколько лет назад он бы с уверенностью сказал, что хороший шинигами – это тот, чье брюхо хочется вспороть, чтобы посмотреть, что же именно делает обычное существо выдающимся. Но сейчас… Маюри внимательно прислушивается к себе, подмечая каждый оттенок собственных эмоций, и с удивлением осознает, что готов мириться с загадками бытия, лишь бы они подольше оставались рядом.
Кенпачи прищуривается, и в его глазах Куроцучи замечает отголоски собственных переживаний, разумеется, прошедших сквозь призму чужого сознания.
Зараки протягивает трубку, и это подводит итог терзаниям Маюри. Сев напротив Кенпачи, он глубоко затягивается. Вишневый табак и… Куроцучи, по роду деятельности, неплохо разбирается в наркотиках и опознает примесь.
- Гашиш?
- Генсейский, - кивает головой Кенпачи, и от этого движения остатки колокольчиков в его волосах мелодично позвякивают.
Густой дым мягкой пеленой заволакивает сознание, притупляя остроту восприятия и четкость мыслей.
Забытая маска фарфоровой лужицей растекается по полу, но Маюри даже не смотрит в ее сторону.
Быть может все дело в наркотике, а может в празднике или в расположении звезд на небе, но сегодня, впервые за долгое-долгое время ему не хочется прятать лицо.